Тысяча девятьсот сорок третий год. Я — молодой артист театра и кино. Грудь распирает от гордости. Только что закончил съемочный день на «Мосфильме» в «Фельдмаршале Кутузове» {98} и уже спецрейсом в «эмке» отправляюсь в Московский театр драмы, где играю главную роль в спектакле «Москвичка» {99} .

У проходной в темноте возникает фигура.

— Не подбросите до центра?

— Садитесь.

Через некоторое время пассажир начал разговор.

— Вы снимались?

— Да.

— А это очень трудно — сниматься?

— А как вы думаете? Только обыватель считает это легкой работой.

— Скажите, а что нужно, чтобы сняться?

— Многое, мой друг, очень многое. Но прежде всего — талант.

— А еще что?

(Оборачиваюсь, мельком оглядываю смутно очерченную фигуру.)

— Хотя бы внешние данные.

Я вышел раньше, чем мой случайный попутчик. Прошел несколько шагов, и тут сработало: «Боже мой, это же Бернес!»

На следующий день на проходной мне сообщили, что меня несколько раз спрашивал Марк Бернес. Нужно ли объяснять, как тщательно целый день я прятался от него? А когда наконец столкнулся нос к носу, Бернес рассмеялся:

— А мне понравилось. С удовольствием дал вам покуражиться.

Его действительно иногда не сразу узнавали. Видимо, что-то неуловимое менялось во внешнем облике актера, когда он перевоплощался в художественный образ.

Во время съемок фильма «Третий удар», где Бернес играл матроса, в гримерную вошел только что приехавший известный театральный актер.

— Вот незадача! Забыл купить папиросы. Кто бы сбегал? — Взгляд его недвусмысленно задержался на матросе.

— Пожалуйста, я могу, — последовала реплика.

— Голубчик, сделай одолжение!

Матрос убежал, а мы, затаив дыхание, следили, как прозрение медленно проявлялось на лице «попавшегося». Потом долгие и сбивчивые извинения.

— Ну что вы, что вы, — отвечал Бернес, — со мной это часто случается, если надо, могу сбегать за продуктами.

Тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год. Встреча в работе над картиной «Школа мужества» (авторы сценария С. Розен, К. Семенов, по мотивам произведения А. Гайдара; режиссеры В. Басов, М. Корчагин). Бернес в роли Чубука. У меня уже повышенный и непреходящий интерес к личности Марка Наумовича. Я следил за каждым его шагом, за каждым его словом — как он появляется на съемочной площадке, как разговаривает с режиссером, оператором. Как «обживает» интерьер.

Впоследствии, наблюдая, как молодой актер за пять минут до съемки весело рассказывает о вчерашнем времяпрепровождении, я вспоминал особую в эти моменты сосредоточенность Бернеса, для которого съемка была непосредственным продолжением длительного творческого процесса.

А когда слушал восторженные разговоры о скупой и выразительной манере Жана Габена, меня не покидало ощущение, что эту манеру я наблюдал и изучал раньше.

…А после съемок поступило неожиданное приглашение:

— Прокатимся по Москве?

Потом это повторялось еще несколько раз. Разговоры в машине были особенными. Здесь раскрывалось то качество Бернеса, о котором я говорил вначале. Марк Наумович умел разговаривать обо всем. Все его интересовало и волновало.

Когда я неожиданно начинал напевать какую-нибудь его песню, Марк Наумович замолкал и внимательно слушал. Затем следовала реакция, вроде:

— Скажи пожалуйста, — и слова выучил!

Эти песни… Разве можно их забыть?

В последние годы Бернес-певец оттеснил Бернеса-киноактера на второй план. Чаще приходилось встречать его не в павильонах студии, а на концертных площадках.

Калининград. Бернес только что закончил выступление. Принимали хорошо, но не больше.

— Марк Наумович, уверяю, все дело в подборе песен.

— Разве песни плохие?

— Хорошие, но…

— Понимаю. Но не могу же я вечно петь одни и те же. Неужели опять — «Темную ночь»?!

— Непременно, Марк Наумович. Поймите, народ ждет их от вас. Пойте любые песни, но начинайте и заканчивайте «Темной ночью» и «Шаландами».

— Вы уверены в этом?

— Абсолютно! Ну можете для меня это сделать хоть один раз?

— Ну если для вас, Мишель, то один раз можно.

(Вот так мы разговаривали, понимая иногда друг друга с полуслова. Всегда почтительно, на «Вы».)

Послушался, спел. Успех был грандиозным. Таким, каким он был и потом.

Бернес не был бы Бернесом, если бы не поставил последнюю точку в этом эпизоде: