— Уж не о себе ли, как о Господе, ты вознамерился говорить? — усмехнулась она.

— Дерзкими нахожу слова твои, — с усмешкой упрекнул её епископ. — Но не стану на тебя гневаться, ибо чувствую, что ты предана Церкви как никто другой и имеешь тягу к Господу. Я вижу твою любовь и истинное понимание церкви Господа нашего Иисуса Христа. Вижу, что чувства твои не поверхностные и не показные, но глубинные и истинные, раз ты осталась в доме Господнем, когда все остальные поспешили к бесстыдству со своими мужьями и к сытым столам предаваться греху, несмотря на всё сказанное мной сегодня в проповеди и на предостережение об искушении Нечистым Искусителем. Да горит он в аду вечно!

— Если бы и ты познал любовь женщины, то не источал бы желчь и злобу. Ты хочешь, но не смеешь. Ты завидуешь и бесишься из-за бессилия что-либо изменить…

— Неразумная женщина, ты не понимаешь, что говоришь! — снисходительно заметил Бенедикт, пытаясь сдержать нараставший гнев.

На последние слова Лючия стиснула зубы на мгновение, чтобы не убить епископа словом.

— Любовь моя не к Церкви земной, но к Отцу Небесному и к Матери Земле. И не дочь я тебе вовсе, ибо нет меж нами никакого родства!

— Отчего так дерзки слова твои нынче, до…?

— Не смей снова называть меня дочерью! — пригрозила Лючия.

— Что же разгневало тебя в речах моих? Поделись, облегчи душу, — протянул он к ней руки в заученном театральном жесте доброго участия.

— Облегчить душу, говоришь? — презрительно сощурилась она, глядя искоса на пятидесятилетнего священника. — Кто разгневал меня, спрашиваешь? Ты разгневал меня! Ты и речи твои богохульные опечалили меня и довели до слёз и тоски по утраченному покою и счастью этих несчастных, к которым ты относишься хуже, чем к скотам.

Лючия выпрямилась, наконец, во весь свой двухметровый рост, больше не в силах передвигаться на полусогнутых ногах, как она обычно делала на улице, дабы не выделяться из общей массы народа и не привлекать к себе внимания. Благо — под криналинами и длинными юбками можно было спрятать не только ноги, но и всю армию доджа, как в шутку говорили итальянцы.

Епископ изменился в лице, взглянув теперь снизу вверх на незнакомку. Он перестал елейно улыбаться и нахмурился, поджав тонкие губы и сощурив выцветшие глаза, точно щелочки.

— Это речи отнюдь не праведницы!

— Да что ты?!

— Сатанинские речи ведёшь, — криво усмехнулся епископ, боязливо глядя на собеседницу. — И пыл твой болезнен. Не может обыкновенный человек так ополчиться на священника. И никакая простая женщина не имеет силы говорить такие речи. Да ещё и в присутствии епископа, слуги Церкви!

— Это точно, простой человек запуган тобой и страшится лишний раз голову от земли оторвать, дабы на солнце и небо глянуть, дабы звёзды увидеть в вышине.

— Как смеешь ты обвинять меня в богохульстве? Да кто ты такая? Что ты знаешь о Боге, чтобы обличать епископа, ставленника Божьего на земле?! На тебе знаки! Ты проклята! Это говорит мне твой нечеловеческий рост!

— Божьего?!!! — возмутилась Лючия.

— Уж не мнишь ли ты себя безгрешной, как языкники? — усмехнулся святой отец сквозь гримасу гнева. — На тебе печать Сатаны!

— Возможно, и грешна… Не думала об этом, — отмахнулапсь Лючия.

— Тогда пусть рука твоя да будет на устах твоих дерзновенных и богопротивных, дабы не искушать ближних ко гневу на тебя, бесстыжую отступницу! Умолкни тот час, одержимая!

Лючия рассмеялась от души.

— Ты одержима бесовской болезнью, дочь моя. Как не прискорбно заявлять, но ты — дитя дьявола, — снисходительно констатировал Бенедикт, пытаясь покинуть сию же минуту общество странной прихожанки, которая осмелилась угрожать ему и обличать в мерзости. — Беги прочь, покуда тебя не изловили! Беги! Ты напрашиваешься на приговор Святой инквизиции!

— Слушал ли ты вообще исповедь мою? — вдогонку ему крикнула Лючия.

— Не помню, — еспископ забегал глазами, стараясь припомнить тот разговор. — Люди каждый день исповедуются.

— И имени моего ты тоже не запомнил?

— Нет, не запомнил, — он продолжал удаляться.

— И то, что я говорила тебе о Боге и Дьяволе, мудрости и истине, тоже не запомнил? Ты даже не потрудился поразмыслить об услышанном… Может, напомнить?

— Нет нужды слушать мерзости. Уволь меня от подобных излияний, Нечистый.

— А я всё же напомню! — повысила она голос, и когда епископ оглянулся, чтобы снова отмахнуться от неё, она оказалась прямо у него за спиной. Он вздрогнул от неожиданности и сглотнул невидимый комок воздуха. А Лючия обойдя испуганного священника, преградила ему выход и стала оттеснять назад, вглубь церкви.