Сначала нужно было выяснить, кто залег впереди.

— Эй, кто там? — громко спросил Перепекин.

— Свои, — от самой земли ответил невидимый голос.

— Чьи свои?

— Артиллеристы.

— Это наши, — подтвердил лежавший рядом с Перепекиным юноша.

— Идите сюда, — приказал Иван Григорьевич. Подошли двое, рассказали, что на огневых была рукопашная и теперь там немцы.

— А вы? — сурово спросил Перепекин.

Артиллеристы сказали, что они отошли в лес и отстреливались и что противник где-то здесь близко.

— Ясно. — Перепекин встал и, хотя его никто не видел, вытянув руки по швам, негромко, но так, что все его расслышали, произнес: — Сержант убит, слушай мою команду, — подождал, прислушался. Резерв молчал. Тогда Иван Григорьевич приказал: — Встать!

Покряхтывая, стукаясь карабинами, люди встали.

— Ведите к огневым, — сказал Иван Григорьевич артиллеристам и, когда цепочка пластунов двинулась вперед, пропустил людей мимо себя, в каждого тыкая пальцем, как это делал сержант. Убедился, что все на месте, и, спотыкаясь на неровной просеке, пошел в голову своей маленькой колонны.

До самой опушки дошли беспрепятственно. У переправы что-то горело, и тусклое зарево слабо освещало огневые позиции. Пушки рисовались невысокими темными кучами, около одной копошились какие-то смутные тени. Перепекин отправил артиллеристов с автоматами правей, остальным приказал дозарядить карабины и примкнуть штыки. Артиллеристы, отойдя шагов с полсотни, открыли огонь. В это время Перепекин своим густым басом изо всех сил крикнул:

— Батальон, пли!

Грянул залп, и Перепекин тотчас скомандовал:

— В атаку, за мной, ур-ра-а!

Резерв кинул карабины на руку и со штыками наперевес побежал к орудиям. Навстречу хлопнуло несколько выстрелов, тени метнулись от пушек, и, не приняв штыкового удара, противник очистил огневую позицию.

Кладовщики, парикмахеры и ординарцы, люди все немолодые и мало воинственные, отчаянной храбростью не отличались. В лесу они чувствовали себя неважно, и, если бы каждый из них мог распоряжаться собой, как ему хотелось, они бы разбрелись в разные стороны, стараясь подальше уйти от выстрелов и от зловещего зарева — к теплу, к свету, к людям, занятым более мирными делами. Но они были не каждый сам по себе, а все вместе — не просто Вьющенко, Мирзоянц, Перепекин, а подразделение во главе с командиром, и поэтому не только не разбрелись, но даже нашли в себе силы броситься в атаку.

Легкий успех ободрил пластунов. Они повеселели и стали пошучивать друг над другом.

— Как ты крикнул: «Батальон!» — я оглядываться стал, — смеялся Мирзоянц, поводя жирными плечами, — думал — где батальон, откуда батальон… Ой, глотка у тебя чугунная.

— Смотри ты, какой командир из Перепекина образовался, — удивлялся Вьющенко. — Чисто генерал…

Пластуны говорили все это с усмешкой, но за ней легко угадывалось уважение, которым они прониклись к Ивану Григорьевичу. А сам Перепекин переживал необычное состояние, какого никогда еще в своей жизни не испытывал. Он ощущал себя властным и сильным, обнаружил в себе такие радостные и тревожные чувства, как любовь к людям, которые доверились ему, и ответственность за их судьбу. Это было так хорошо, что Перепекин далее прослезился. Вытер глаза рукавом и жестко сказал самому себе:

— Старый дурак, расчувствовался.

Он был командиром и не имел права обнаруживать свои слабости.

Однако затишье было недолгим: гитлеровцы атаковали огневую позицию сначала с одной стороны, потом с другой. Пришлось занять круговую оборону. Перепекин расставил людей, почти не пригибаясь, под огнем, бегал от пушки к пушке, от ровика к ровику, подбадривал пластунов. Когда отбили вторую попытку немцев ворваться на огневую позицию, он, потрясая жилистым кулаком над головой, крикнул в темноту:

— Ха-ха, нас голой рукой не схватишь, наш камертон выше!

Кубанку где-то потерял, волосы на затылке стояли дыбом, а спереди мелкими колечками прилипли ко лбу. Щеки совсем ввалились, круглые глаза исступленно сверкали. Таким его можно было увидеть, когда огневую озаряли вспышки выстрелов или разрывы гранат.

К утру бой разгорелся с особенной силой. Сосед слева нажал на противника и стал выходить на свои прежние рубежи. Отходившие гитлеровцы натыкались на огневую артиллеристов и, зажатые с двух сторон, лезли напролом. Дело дошло до рукопашной. Перепекин бил кого-то прикладом, колол штыком, ногой отталкивал какую-то серую фигуру, прижавшую его к пушке. В ушах у него шумело, будто рядом крутилось мельничное колесо. Он уже был ранен, но не замечал этого. Серую фигуру он оттолкнул, вздохнул полной грудью и рухнул возле орудия.

Очнувшись, Перепекин увидел над собой квадратное лицо Мирзоянца. Вокруг стояла тишина.

— Мы где? — спросил Иван Григорьевич.

— На огневой.

— Держимся?

— Держимся. Шесть человек осталось… Вьющенко убит, — и Мирзоянц всхлипнул.

Перепекин хотел встать, но не смог. В боку резанула острая боль, перед глазами поплыли ярко-зеленые круги, и он опять впал в забытье, но вскоре очнулся и, услышав над собой голоса, строго сказал:

— Положите меня на лафет.