— Вчера я на тебя ох как был зол, — сказал Игнат, — сегодня уже отошло. Решил, что это все равно ничего не переменит, — он остановился. И Аня остановилась. — Я тебя никому не уступлю, пусть все на носу себе зарубят. И этот, Панков твой, пусть зарубит…

— Ты в своем ли уме? — в глазах у Ани мелькнул испуг. — Алексей Васильевич женатый, он замечательный человек, и ты не смей о нем так говорить… Какое ты имеешь право! — в голосе девушки были слезы. — Зачем ты приходил на ферму?

— Все-таки спросила, — усмехнулся Игнат.

— Если ты говорил что-нибудь такое Алексею Васильевичу, я тебе никогда не прощу!

— Если ты любишь этого Панкова, скажи прямо, — нахмурился Игнат.

— Дурак, — выпалила в лицо ему Аня, — ой, какой ты дурак!

Она повернулась, собираясь уйти. Игнат в спину ей сказал:

— Я к вам на ферму работать поступил.

Аня остановилась.

— Свинарем, — добавил Игнат.

Аня повернула к нему лицо.

— Чтобы около тебя быть все время, всегда.

Теперь Аня смотрела на него во все глаза, а Игнат круто повернул и зашагал по обочине дороги, сбивая сапогами пыль с травы.

Он уходил все дальше. Аня стояла и молча смотрела ему вслед. Игнат пересек полосу бетонки, оглянулся и помахал рукой. И Аня помахала ему рукой. Он скрылся за холмом, а она все стояла и смотрела в степь. Ветер чуть шевелил концы ее косынки, ласкал разгоряченные щеки. И тревожно и радостно было на душе у девушки, к горлу подступал теплый комочек, и она не знала, то ли смеяться ей хочется, то ли плакать.

Стадо поросят возвращалось с поля люцерны. Поросята шли тесно, спины зыбились, как мелкая кубанская волна. Крайние норовили отбежать в сторону, но Федька зорко следил за стадом и не позволял поросятам отбиваться. Он ловко носился вокруг на стареньком велосипеде, бесстрашно подскакивая на кочках, ныряя в ямы. Переднее колесо Федькиного велосипеда выделывало чудеса: подталкивало отбившихся поросят, обходило неодолимые препятствия, замирало на очередной кочке, словно осматривало дорогу.

Увидев Игната и Панкова, пастушонок стал выделывать на своей многострадальной машине такие вензеля, что она не выдержала и рухнула набок.

— Разобьется, стервец, — подосадовал Панков.

— Ничего с ним не сделается, — успокоил Игнат.

И в самом деле, ничего с Федькой не сделалось. Он вскочил, поднял велосипед и снова оседлал его.

— Федюшка! — крикнул Игнат. — Загонишь поросят, приходи сюда: дело есть.

— Приду, — отозвался Федька и погнал дальше свое беспокойное стадо.

— Значит, лавку я из красного уголка возьму, — обернулся Игнат к Панкову.

— Возьми.

Они разошлись: Игнат за лавкой, Панков в корпуса по своим делам.

Игнат уже несколько дней работал на ферме, но в общежитии стал обосновываться только сегодня. В комнатке, где Панков указал ему койку, стояло четыре кровати, а жило шесть человек: на двух кроватях спали посменно. Сюда же поселили и Федьку Сапруна, но койки для него не нашлось, и парнишка спал в углу на узкой лавке, с которой по нескольку раз в ночь падал.

Игнат набил тюфяк свежей соломой, по-солдатски, без единой складочки, заправил постель, на подушку, свернув треугольником, положил полотенце. Лавку из красного уголка он приставил к той, на которой спал Федька, ножки связал бечевкой, и получился устойчивый, достаточной ширины топчан.

Игнат не отдавал себе отчета, что ему понравилось в Федьке. Жили в этом парнишке как-то рядом озорная бесшабашность и застенчивость, наивная хитрость и честная прямота. Симпатичен был пастушонок Игнату, и он взял на себя заботу о Федьке, так заботился бы он о Катюшке, случись ей оказаться тут. Игнат даже подумал о сестренке, ладя пастушку топчан.

Федька вошел и сразу же спросил:

— Чего это ты устраиваешь?

— Кровать тебе устраиваю, — ответил Игнат.

Он поднял с полу тюфячок, на котором спал Федька. Солома в тюфяке сбилась в одну сторону, и было ее так мало, что на хорошую подушку не хватило бы.

— Держи, — Игнат передал Федьке матрасик. — Пойди вытряси из него труху и набей свежей соломой. Хорошо набей.

Федька хотел что-то возразить.

— Делай, что тебе говорят.