Любочка обругала меня, выскочила из кабины и бежать, только босоножки засверкали. Нефедыч из кузова белый как мел выглядывает, то ли сказать мне что хочет, то ли борода от страха трясется, не пойму. Вижу — разевает рот, а слов не слышно. Зато уже потом, как отошел, такими словами обложил меня, что я сам языка лишился…

Семка помолчал, качнул головой и усмехнулся своим воспоминаниям.

— Дай папироску, — сказал он, глянув на Игната хитрым глазом. Долго и тщательно раскатывал тонкую папиросу в пальцах, прикурил и с удовольствием затянулся. Выпустив дым через ноздри, сдул пепел и еще раз усмехнулся.

— Потом пришлось мне с товарищем Гуменюком объяснение иметь. Ты нашего Фрола Кондратыча знаешь, не приведи господи с ним беседовать, когда он злой. А тут был зол ужасно. Глазищами на меня как зыркнул, я аж присел. «Хватит, — думаю, — своим кулачищем, и дух из меня вон». А что? Он может. «Ты, — говорит он мне, — паразит, а не шофер». Я молчу. А что ответишь? Фрол Кондратыч мне еще ласковых слов подкинул и приговор свой вынес: «Судить, — говорит, — тебя, стервеца, надо, но колхозу от этого дела ничего не прибудет, если тебя в тюрьму посадят. Пойдешь на свиноферму. Будешь хорошо работать — прощу». И выгнал из кабинета. «Иди, — говорит, — с глаз моих долой и не показывайся, пока сердце не отойдет». Так вот и стал Семка-шофер свинарем. Я тут, конечное дело, не жилец, сбегу. А пока бежать некуда, потому что паспорт у меня Фрол Кондратыч отобрал. Я было заикнулся, что не по закону это — паспорта отбирать. А он мне: «Иди жалуйся». Ну, я не такой уж дурак, жаловаться не стал, воздержался.

Семка встал и потянулся с хрустом.

— «В нашей жизни всякое бывает…» — подмигнул он Игнату. — Ты, я вижу, тоже сюда не добром пришел.

— Ни черта ты не видишь, — Игнат тоже встал. — Я сюда сам, по своей охоте пришел. Понял? И еще тебе скажу: койку свою в общежитии в порядок приведи, а то живете хуже свиней, в грязи потонули.

Семка долгим взглядом посмотрел на Игната.

— Теперь слушай, чего я тебе скажу, — лицо Семки стало злым. — Не думай, что один ты чистый, а все остальные жуки навозные. Без году неделя тут, а командуешь, выламываешься. Поработай-ка десять часов в свинарнике потом на чистые простыни ляжь, а я посмотрю, какие они у тебя через два дня станут.

— Мыться надо, — возразил Игнат.

— Где мыться? Ванны тут для нас не заготовлены, И спецодежды колхозникам не выдают: по уставу не положено. И не жалуемся. Понял? Командовать да указывать много вас любителей. «Надо, надо…» — передразнил Семка, плюнул под ноги и ушел в свинарник.

Федька без стука влетел в контору и, зловеще приглушив свой звонкий голос, выпалил:

— Алексей Василич, бежите в третий корпус: у Варьки Ковалевой поросята грызутся как собаки. Что там делается — страх!

Панков схватил фуражку и выбежал из комнаты. Федька семенил рядом, успевая сделать три шага на один шаг заведующего.

Выкраивая место, на ферме давно стали помещать по две матки с поросятами в одном станке. Сейчас решили попробовать свести вместе четыре. Начала опыт Варвара Ковалева: вчера в два станка она перевела восемь свиноматок и восемьдесят пять поросят пятидневного возраста. Алексей Васильевич подсчитал, что даст новый способ размещения свиней. Цифры вышли веселые, и он заранее радовался. Но, кажется, радовался преждевременно.

В проходе, у крайнего станка, толпились люди. Войдя в корпус со света, Панков не сразу всех узнал. Ближе других стояла Феня Жмурко, ветеринарный фельдшер. Подняв на Алексея Васильевича глаза, она сказала:

— Не получилось.

Панков заглянул в станок. Варвара отбрасывала поросят от лежавшей в углу свиньи. Аня подхватывала их и отправляла в подкормочный станок. Поросята истошно визжали, свиноматки, тревожно хрюкая, сотрясали перегородки тяжелыми телами.

Когда маток развели по разным станкам, Варвара накинулась на Панкова:

— Я ж говорила: нельзя, говорила… Нет, давай, Ковалева, давай. Вот вам и давай… Одного совсем загрызли, — она подняла безжизненную тушку.

— Тихо, тихо, — Панков отстранил поросенка. — Толком расскажи, что случилось.

Варвара шмыгала носом и молчала. По тугим щекам ее текли крупные слезы.

— Понимаете, Алексей Васильевич, — вмешалась Аня, — все поросята кинулись к одной матке, стали топтать друг друга, грызть.

— Как собаки, — ввернул Федька. На него не обратили внимания.

— А ты не плачь, — строго сказал Панков Варваре. — Москва слезам не верит. Думать будем, искать причину, почему так вышло. У других получается, а мы что, хуже людей?

— Ну и пусть другие, — концом платка Варвара вытерла, покрасневший нос, — с меня хватит.

— Может, ты попробуешь? — глянул Панков на Аню. Та пожала плечами. — Попробуй. После обеда зайди в контору, обмозгуем, как лучше за дело браться.

Аня вздохнула и кивнула головой: