Шрифт:
— Входи, мой друг, входи. Ты столь сильно обеспокоен, что и я не нахожу себе места. Что случилось, друг мой?
Мераб удивленно посмотрел на собеседника.
— Почтенный наставник, я думал, что все мои дела тебе ведомы, как свои собственные.
Тот рассмеялся.
— Мальчик мой, что бы тогда творилось у меня в голове, подумай сам… Иногда я просто читаю по твоему лицу, иногда то, какую книгу ты держишь в руках, яснее ясного говорит о том, что же обеспокоило тебя. Однако сейчас тебя занимают вовсе не новые знания или неприятные размышления. Нечто непонятное омрачает каждый твой шаг.
Мераб, вздохнув, начал свой рассказ. Он уже понял, что хотел сказать наставник, и потому решил, что будет лучше, если он опишет все как есть и будет ожидать объяснений, не пытаясь понять что-то своим умом.
Чем дольше говорил Мераб, тем явственнее читалась на лице наставника легкая оторопь. Так может удивиться любой учитель, когда несмышленыш, только вчера выучивший буквы, сегодня говорит, что прочел все книги Исидора Севильского, причем на языке ромеев.
Наконец рассказ был окончен. Однако оторопь на лице наставника не уменьшилась. Более того, он, все еще не веря своим ушам, позволил себе переспросить:
— Так, говоришь, голос был мертвым?
— Да, почтенный, холодным и мертвым, как стены самой глубокой могилы.
В разговор вмешался Алим:
— Я тоже слышал этот голос, уважаемый. И это яснее ясного говорит, что вчера не наваждение, а некая сила пыталась прорваться в наш новый мир.
— О, конечно, не наваждение. Однако прорваться… Нет, думаю, она пыталась лишь призвать… И то не сила, а…
Наставник Мераба умолк. Юноша понял, что так он призывает к себе своих друзей. С зачатками мысленного общения пытался разобраться и сам юноша, однако ему с трудом удавалось сосредоточиться настолько, чтобы его зов был долгим и мощным. Лишь тогда, в старой поварне, ему удалось докричаться до Нага-повелителя. «Быть может, — вспоминая тот момент, думал Мераб, — только потому, что меня подгонял страх».
Не прошло и дюжины минут, как из воздуха стали выходить в покои люди — похожие и непохожие на наставника юноши. Они вслух приветствовали друг друга, усаживались в кресла (надо сказать, в этой стране мебель была куда удобнее, чем на его, Мераба, родине) и начинали так рассматривать юношу, что у того по телу бежали мурашки.
— Ты знаешь, Алим, — пробормотал Мераб, — они своими глазами во мне сейчас дырку сделают.
— Скорее дюжину дюжин дырок, мальчик, — отвечал невидимый маг, ибо людей становилось все больше.
Последним из воздуха вышел высокий и очень худой старик. Спина его была прямой, плечи свободно развернуты, однако шевелюра совершенно поседела. Так же были седы и брови, нависающие над ясными серыми глазами. «Воистину, — подумал Мераб, — этот человек очень стар и знать должен все и обо всех».
Повинуясь жесту старика, все в комнате умолкли. Старец, не собираясь усаживаться, минуту покачался с пятки на носок, а затем подошел к юноше.
Он положил теплые сухие пальцы на виски Мераба и на миг прикрыл глаза. Затем взглянул в самую душу юноши и, взяв его ладони в свои, поднял и развернул перед своими глазами.
Никто не проронил ни слова; молчал и Мераб. Затем старик, невероятно удивив юношу, протянул руки вперед и…
«Аллах всесильный, да он же видит Алима! Вот он касается его висков, вот проводит пальцами по лбу, вот всматривается в глаза…»
Наконец необыкновенный старик опустился в кресло, стоявшее у окна. Минуту длилось молчание. А потом мудрец заговорил.
В полной тишине его низкий голос казался голосом самого мироздания:
— Да, мои братья и сестры, это он. Это Избранный…
Мераба передернуло. Несмотря на все почтение, с каким старик проговорил это слово, юноша ощутил, что он стоит на самом краю пропасти и вскоре будет вынужден сделать шаг вперед.
Свиток двадцать третий
— Избранный, уважаемый? — переспросил Мераб.
— О да, юноша. Несмотря на твой возраст, несмотря на то, что ты появился здесь, в заповедной стране Мероэ, совсем недавно, именно ты Избран…
— Чем, уважаемый? Кем и для кого может быть избран юноша? — Требовательный голос Алима заставил старика улыбнуться. Как показалось Мерабу, улыбнулся он чуть печально.
— Чтобы ответить на эти вопросы, мне, должно быть, понадобится не один год. Этого времени нет ни у твоего юного друга, невидимка, ни у тебя, ни у меня.
Алим проворчал:
— Однако ты меня видишь, по-моему, вполне отчетливо.
— Конечно, вижу. Трудно не видеть обладателя столь многих знаний. Ведь именно знания, опыт освещают душу человека. Только они делают его по-настоящему видимым, заметным.