Мераб спустился первым. Он смеющимися глазами смотрел снизу вверх на прихрамывающего с непривычки Алима. Улыбающаяся Хаят стояла у него за спиной и тоже наблюдала, как Алим овладевает давно забытым умением ходить, дышать, открывать двери и завязывать развязавшиеся шнурки.

Шаги складывались в десятки, потом в сотни. Навстречу стали попадаться люди. Метельщик, зеленщик, молочница… Обогнали путников грумы, что вели пару вороных коней.

Встречные улыбались Мерабу, кивали, как давнему знакомому. Некоторые свой кивок сопровождали приветственными возгласами: «Халиф!», «Доброе утро, халиф!»

— Халиф? Какой халиф? Почему халиф? — наконец обернулся Мераб к Хаят.

— Не знаю, мой друг, — пожала плечами девушка, и ее лицо озарилось светлой, но хитрой улыбкой.

— Аллах великий, но почему халиф? — Мераб на миг забыл о цели своей прогулки по городу.

Однако всего на миг, ибо впереди открылась огромная долина с зеленеющей травой.

— Нет, здесь не должно быть такого… Это место заслуживает прекрасных строений, достойных великой Пальмиры, а не нор, дарящих приют сотне озабоченных сурикатов.

Не успел договорить Мераб, как из воздуха соткались, встали величественные стены. Чуткий Алим услышал аромат великого прошлого, донесся до мага и печальный запах бесконечно давно пролитой крови.

— Пальмиры, мой повелитель?

— О да, ибо ее история столь же богата, сколь и поучительна. И потому столица прекрасной царицы Зенобии воистину заслуживает того, чтобы найти приют в моем огромном, прекрасном Медном городе.

Мераб сделал несколько шагов вперед, коснулся руками колонны, всего миг назад появившейся из небытия, и начал свой рассказ.

Алим внимал своему молодому другу так, как иной малыш слушает прекрасную сказку. И пусть все, о чем говорил Мераб, он, некогда незримый маг, уже знал, сейчас это сухое, как саксаул, знание превращалось в каменные стены и живую славу города, встающего из небытия на радость тем, кому отныне станет домом.

— …Судьба Пальмиры, — меж тем говорил Мераб, — красивейшего древнего города, города-сказки, эфемерного, пролетевшего метеором по страницам истории человечества, в чем-то сходна с судьбами многих древних царств от Петры до Баальбека. Быть может, потому, что все они родились задолго до наших дней и расцвет их совпал со временем владычества сурового Рима. Быть может, потому, что они некогда были весьма близки друг другу, и теперь сухие ветры дуют на улицах Баальбека, как и среди колонн пальмирского форума.

Судьба же Пальмиры трагична. Этот город не умирал, не хирел в течение многих веков, как его соседи. Он погиб в одну ночь.

Мераб на минуту замолчал. Быть может, сейчас он вспоминал вехи той трагичной и прекрасной истории или примерял на себя нелегкую роль творца. Ибо теперь он был в ответе за всех тех, кого вызовет к жизни силой своего воображения и глубиной собственных знаний.

— Вернемся же в Сирию, римскую провинцию, проедем по ее дорогам от прекрасного Дамаска на полуночь, а потом на восход, в пустыню. И сегодня в этих местах еще жива память о временах владычества древнего Рима. Помпей великий завоевал часть Сирии полторы тысячи лет назад. Римские легионы надолго стали лагерями на склонах сухих гор, ибо имели поистине достойную империи цель: мечтали они, чтобы Сирия покорилась им навсегда. Ведь она — ключ к великому торговому пути в древности, который начинался в долинах Альбиона и в горах Прекрасной Кордовы, шел через Рим в Элладу. Здесь же, на восточном берегу Серединного моря, сходились пути кораблей с запада и востока — из Аравии, Индии, Китая.

Алим услышал вдалеке позвякивание колокольчика и вскоре увидел, как караван меланхоличных верблюдов отправился в далекое странствие к неведомой цели.

— Поистине, мальчик, тебе следует быть осторожней со словами: они становятся явью все до последнего. Страшен будет тот день, когда ты кого-нибудь проклянешь…

Мераб не слышал слов своего друга. Хаят даже подумала, что вряд ли он сейчас услышит и ее — столь далеко был сейчас в мыслях.

— С восхода везли шелковые ткани, пряности, благовония, фарфор, драгоценные камни. Плиний — мудрец и политик — жаловался, что на роскошь и женщин тратятся десятки миллионов сестерциев каждый год. Да и сама Сирия, вновь образованная провинция, была нужна Риму как поставщик зерна, фруктов, оливкового масла, фиг, фиников и вина. В Сидоне производилось лучшее стекло, в Тире — пурпурные шерстяные туники. Более сотни лет Римская империя, словно ненасытный колосс, поглощала небольшие царства и княжества, что лежали у границ Сирии. Признало власть Рима царство набатеев — то самое, коего столицей была великолепная Петра. Признала власть Рима и Пальмира.

Непревзойденные лучники Пальмиры участвовали в походе Траяна в Дакию; набатейские отряды несли охрану южных границ. Императоры Рима раздавали ветеранам участки сирийской земли и рабов. В плодородном сухом краю жизнь была недорогой: с семьей можно было прожить на сто пятьдесят сирийских денариев в год.

Сирия становилась самой богатой из римских провинций. Арабы, евреи, арамейцы, набатеи, персы, армяне, египтяне, римляне, греки населяли ее города и деревни. Антиохия — столица провинции — насчитывала больше жителей, чем Дамаск или Алеппо. Крупных городов было там вдвое больше, чем теперь. В одном только Апамее, от которого сейчас осталась груда развалин, обитало более полумиллиона человек. Так говорят нам исторические книги.

— И ты, мальчишка, помнишь все это?!

— Ну конечно, глупенький маг. Это же столь завораживающе — знать и пытаться представить. Мне иногда кажется, что любое мое слово может превратиться в зверя или птицу, человека или дом, обрести жизнь в виде вереницы верблюдов или прекрасной мелодии из тех, звуки которых не разносились по земле уже сотни лет.

— Так будь же осторожен, мой прекрасный, — проговорила Хаят. — Ибо если это тебе сейчас кажется, то в следующий миг может обрести подлинную жизнь.