— Ну что ж, мои прекрасные друзья, думаю, нам пора уходить. Должно быть, сюда мы еще вернемся в большой праздник, когда платформа будет заполнена народом и здесь будут петь и танцевать. Быть может, удастся побывать здесь и как-нибудь вечером, в тот таинственный и полный очарования час, когда солнце уже село, а короткие сумерки залили все теплой синевой, в которой золотыми звездочками мерцают сотни свечей у пагоды и на платформе. И тогда мы увидим подлинное чудо: отражая вершиной последние лучи солнца, пагода языком пламени устремляется в синее небо…

Обратная дорога промелькнула для Мераба словно миг: он любовался своим городом, своим миром и думал о том, что еще предстоит сделать. Хаят же каждый шаг давался все тяжелее: она была и душой великого города, и вдохновительницей героев и… обыкновенной женщиной. И вот теперь ее, как самую обыкновенную девчонку, захлестывали волны самой настоящей ревности. Тем более странной, что ревновала Хаят Мераба не к другой красавице, что было бы вполне естественно для женщины, а к… самому Медному городу.

«Неужели, — думала она, — ему, моему избраннику, эти каменные стены и статуи, базары и цирки становятся дороже меня? Неужели я избрала не того? Может, я избрала создателя города, который, созидая, уничтожит Душу города?»

Увы, читать мысли Мераб не умел, иначе он смог бы переубедить любимую. Но юноша размышлял совсем о другом, и потому обида Хаят изумила его.

— Но почему, моя прекрасная? Почему ты столь сердита на меня?!

И Хаят не выдержала: слезы брызнули у нее из глаз и она сквозь рыдания выплеснула самую горькую из своих обид. Увы, сколь бы мудра ни была Душа города, сейчас она чувствовала себя обыкновенной молодой женщиной и потому совершала все ошибки, присущие молодости.

Мераб же онемел от слов любимой: как же она могла такое предположить?! Разве не для нее он творит этот мир? Разве не ее, свою любовь и единственную мечту, прославляет в каждом творении?!

Но отвечать упреком на упрек не стал, должно быть, его мудрости уже хватало на то, чтобы не спорить с женщиной, когда она не совсем права. Он просто обнял Хаят и прижал к своему сердцу. И задохнулся от совершенно нового, потрясшего его ощущения: это его часть, часть его мира, часть его души… Не просто любимая — единственная, столь же избранная им, сколь он избран для нее.

Желание защитить ее, утешить быстро переросло в совсем иное желание — слиться с ней, соединиться и тем доказать, что нет на свете женщины, более желанной, чем она, сейчас сторонящаяся его и пытающаяся понять, чего ей ждать в следующий миг.

Мераб постарался взять себя в руки, не торопиться, сдержаться. Он боялся своим порывом испугать Хаят. Но желание неумолимо сжимало свои тиски, кровь превратилась в жидкое пламя…

Мераб стиснул Хаят в объятиях. Ему хотелось стереть эти блестящие соленые ручейки, хотелось укрыть ее от всех бед, защитить. Хотелось согреть своими губами, всем телом. Что-то неразборчиво пробормотав, он властно впился в ее губы поцелуем.

Искра проскочила между ними, мгновенно воспламенившая их обоих, как воспламеняется бочонок с порохом. Облегчение, ярость, желание — все вложил Мераб в этот поцелуй. Сколько бессонных ночей он провел без нее! И вот теперь подавляемые страсть и вожделение вырвались наконец наружу.

Он почувствовал, что Хаят попыталась высвободиться, едва их губы соприкоснулись, и это робкое ее движение вызвало в нем свирепую потребность подчинять и властвовать. В ответ он лишь крепче стиснул ее руками и забыл обо всем, пока не услышал тихий умоляющий стон, пробившийся сквозь слепой туман горящей страсти, стон, вонзившийся иглой в его сердце.

Мераб поднял голову и глубоко вздохнул, пытаясь победить предательский жар, сжигавший тело. Лучше ему умереть, чем видеть, как она плачет!

— Не плачь, — сдавленно пробормотал он. — Не нужно, Хаят. Теперь мы вместе, мы всегда будем вместе, и потому нам дано преодолеть все.

Что-то болезненно сжалось в его груди, то, чему не было названия, но что заставило его ласково коснуться ее мокрой щеки. Хаят поспешно отвернула голову.

Жалость и необыкновенная, всепоглощающая нежность переполнили его сердце. Он снова притянул ее к себе, на этот раз осторожно, стремясь исцелить своей любовью. Хаят бессильно прислонилось к нему и тихо всхлипнула, уткнувшись в плечо.

Последние преграды, которые и так существовали лишь в воображении девушки, рушились на глазах. Она была такой мягкой и трепещущей; ее слезы насквозь промочили его платье и, кажется, проникли в душу. Он не хотел, нет, он просто не мог отпустить ее. И осознал, что ничего не жаждет сильнее, чем держать ее в объятиях, прикасаться к ней, защищать, оберегать, упиваясь ее близостью.

— Звезда моей жизни, счастье и радость моей души, — прошептал он, и, услышав незнакомые нотки в хриплом голосе Мераба, Хаят сдержала рыдание. Руки, гладившие ее по спине, скользящие по изгибу бедер, вселили странное спокойствие… Она поняла причину внезапных перемен в Мерабе, и почувствовала, что нуждается в утешении. Окончательное исцеление пришло вместе с невероятной душевной болью.