Это продолжалось долго или несколько секунд, он не успел уловить. В этом жидком измерении время текло по-другому. Только что-то изменилось, в гармонии возник диссонанс и стал нарастать с угрожающей быстротой. Сначала он стал заметным, затем очевидным и, наконец, пугающим. Стая сжималась все теснее и теснее, и Бахва чувствовал, как прижимаются к его плоским бокам холодные тела других рыб. Это было ужасно неприятно. Ему хотелось вырваться на волю и снова полететь в синюю бесконечность. Ужас, такой же холодный и склизкий, как рыбы, захлестнул все его существо. Он задергался, забился из последних сил, последним отчаянным усилием пытаясь вырваться из кошмарной массы чешуйчатых тел. Бился, не представляя и даже не задумываясь, есть ли у него шанс на спасение…

И вдруг спокойно вспомнил – он человек. А никакая не рыба. И тут же вынырнул в реальность…

Я проснулся, как от удара. И ужаснулся. На соседней шконке бился в конвульсиях старый вор. Лицо Бахвы было синим, в уголках рта белели клочья пены. Глаза закатились, между разомкнутыми веками виднелись только пронизанные красными сосудиками желтоватые глазные яблоки. Было непонятно, что с ним происходит, но делать что-то было надо. Он чудом еще не слетел на пол и мог в беспамятстве нанести себе серьезные травмы. Я мгновенно оказался рядом со стариком, зажег отдельную пахановскую настенную лампу и попытался прижать Бахву к шконке, чтобы как-то его успокоить и уберечь. Безрезультатно – я просто не мог удержать старика. Ни моего веса, ни немалой, без лишней скромности, физической силы не хватало. Я понял в этот момент, что значит «одержим бесами». Вспомнилась дурында Кристина, кумовская дочурка, – ту тоже так трясло при ломке.

– Эй! Кто-нибудь! – крикнул я.

– Не ори, – последовал мрачный ответ. Злой позади меня уже пытался совладать с Бахвиными ногами.

Мой крик все же привлек внимание, в хате начался шухер, и множество человек ринулись к Бахвиной шконке, все больше загораживая доступ воздуху. Я уже пожалел о своем опрометчивом поступке.

– Отойдите, не толпитесь! – попросил я, но видя, что никто не реагирует, позвал: – Мех!

– А?! Чего? – оторопело отозвался сонный армянин.

– Оставь себе еще кого-нибудь в помощь, остальных гони на хрен отсюда, чтоб воздух не закрывали! Живо!

– Так! Что – цирк на Фонтанке, что ли? Давай, давай, все спать! Ну хорошо, не спать, так просто стоять и смотреть, ара, но только не здесь, да-а? На три шага назад отошел, пожалуйста! Те че, в дыню, че ли, дать? Или так все понял и отошел, да?

Я услышал, что у Меха все получается, почувствовал, что воздух стал чище, и снова переключился на Бахву. Тому не становилось легче, его все колотило, казалось, с возрастающей силой. Было похоже на двигатель, пошедший вразнос – разгоняется, разгоняется… Потом – кряк! И все.

Про «все» думать пока не хотелось, да и времени ни было не секунды. Обезумевший старикашка набрал полные обороты и…

– Ч-черт!! – вырвалось у меня. Бахва замер на дуге, натянутый, как струна. Замер на секунду в этой наивысшей точке…

И в следующее мгновение рухнул вниз. Но жизнь не совсем еще покинула его. Голова повернулась ко мне. На серо-синем мертвенном лице открылись ясные глаза. Так смотрят только младенцы и еще старики – божьи одуванчики – незадолго до смерти. Будто уже и не совсем тебя видят, а может, и совсем не тебя. Но взгляд их проникает в самые глубокие закоулки твоей души, как рентгеновские лучи. Под этим взглядом ощущаешь себя голым душой, и от этого становится неуютно.

Неуютно мне стало еще и оттого, что я знал, что этот взгляд означает. Завещание писать уже поздно, времени не хватит. А попрощаться не хватит сил. Бахва приоткрыл рот и попытался что-то сказать. Вместо слов раздался нечленораздельный звук, затем Бахва судорожно, с облегчением втянул воздух.

– Ты молчи, не говори ничего, – успокаивающе сказал ему я.

Он чуть мотнул головой, не отрывая ее от подушки: в его состоянии это был очень энергичный жест. Затем как-то пошевелил пальцами руки, прикрыл глаза и чуть повел головой в другую сторону – и стало понятно, что он просит меня наклониться. На всякий случай я уточнил:

– Хочешь что-то сказать?

Бахва утвердительно кивнул. Я наклонился к старику.

– Ты прости меня, Знахарь… Я ведь и вправду не верил, иначе бы и не вписался против тебя… И ты никому не верь здесь… Ни ворам, ни мусорам… Все они тут…

Бахва начал задыхаться.

– Я все понял, Бахва, ты слышишь меня?! Не разговаривай, не надо, побереги силы…

– Для чего?.. – беззвучно спросил Бахва и засмеялся – тихо, как призрак. Потом снова подал знак нагнуться и сказал:

– Все… мои дела теперь закончены… и помру я, как жил, честным вором…

– Да, Бахва, – ответил ему я, – да. Ты всегда был честным вором.

– Да ладно… врать-то… – сказал Бахва, хитро улыбнулся, закрыл глаза, и жизнь его покинула.

Я много раз видел, как умирают люди. Но мгновение, когда жизнь покидает тело, так и осталось для меня загадкой. «Прекращение жизнедеятельности» – слишком казенно и ничего не объясняет. «Душа покидает тело» – слишком пафосно для практикующего врача скорой помощи. Я не знал, что происходит в этот момент. Но это всегда было совершенно очевидно. Мне давно уже было смешно при словах «прикинуться мертвым». Кажется, меня уже никто никогда не сможет провести на этот счет.