— С каких это пор хоть кто-то из нас живет в нормальном мире?

Я не могла не засмеяться в ответ, пожала плечами:

— Да ни с каких.

Мы выбрались из машины, чтобы я повидалась с Олафом и оставила его в убеждении, что у него есть какой-то шанс еще залезть мне в штаны — иногда приходится врать, потому что об альтернативе даже думать страшно. Мы все — Эдуард, Бернардо и я — очень боялись того, что сделает Олаф, если окончательно потеряет надежду на секс со мной. Наверное, все мы знали, что, если он утратит надежду на мое добровольное согласие, попробует что-нибудь менее добровольное. В это «что-нибудь» включались цепи и пытка. Когда-нибудь мне придется убить Олафа, но дай бог, чтобы не сегодня. Дай бог.

Это был старый викторианский дом, поделенный на квартиры. Та, в которую завел меня Бернардо, была пуста — совершенно голые светлые стены, на которых еще держался резкий запах свежей краски. Бернардо вошел первым, закрывая мне обзор широкими плечами. Сперва появился Эдуард, суровый и мрачный, потом они оба отошли в сторону, и я увидела Олафа.

Он стоял у дальней стены, сбоку от эркера, и смотрел на улицу — или что-то там высматривал. Под десятифутовым потолком он казался ниже, чем на самом деле, но в нем без пары дюймов семь футов. Самый высокий из всех, кого я лично знаю. Но у него в отличие от большинства высоких людей был некоторый объем. Его трудно было разглядеть за черными джинсами и черной кожаной курткой, но я знала, что под этой одеждой — мышцы. Голова, как обычно, голая и гладкая. Так как ему приходилось бриться дважды в день, чтобы быть чисто выбритым, я всегда гадала, бреет ли он голову, но никогда не спрашивала. Когда он смотрел на меня, это переставало быть важным.

Он обернулся, и меня поразили две вещи. Во-первых, на нем была белая футболка, хотя до сих пор я его видела только в черном. Во-вторых, у него были вандейковская бородка и усы. Цвет у них был такой же, как у бровей, выгнутых изящной дугой над глубоко посаженными глазами. Его истинная сущность всегда выглядывала из этих глаз — для меня по крайней мере. Я знала, что другие женщины ее не видят, но от меня он никогда глаз не прятал. Когда мы увиделись впервые — чтобы я его испугалась, а потом, мне кажется, он был рад, как и Эдуард, что есть кто-то, от кого можно не прятаться. Я знала, кто он такой, но не удирала с воплями ужаса. Может быть, единственная женщина, которая знает о нем правду и при этом как-то поддерживает «нормальные» отношения. Возможно, отчасти это его ко мне и привлекает — то, что я знаю.

— Так это хороший Олаф из «Южного парка» или плохой Олаф, как в старом «Звездном пути» ? — спросила я.

Он улыбнулся, действительно улыбнулся, хотя темные-темные глаза почти не изменились. Впрочем, они вообще черные, так что заблестеть им трудно. Подстриженная растительность удачно обрамляла губы — это напомнило мне одного из наших вампиров, Реквиема, который теперь второй вампир Филадельфии после мастера — точнее, мастерши — города, а заодно этой мастерши главный любовник.

— Тебе нравится?

То, что он интересуется моим мнением, мнением женщины, — это был явный прогресс. Таких женоненавистников, каким он был несколько лет назад, я в жизни не видела. А видела я их много. Это был прогресс, и потому я ответила так, будто он не пугал меня.

— Да, нравится.

И действительно мне нравилось. Это добавляло странно голому лицу некоторую определенность. Почти все мужчины моей жизни были как Бернардо — с волосами до плеч или длиннее.

Олаф двинулся ко мне, не переставая улыбаться. Двигался он, как все делал, — с грациозной небрежностью. Странно было видеть грациозность у такого огромного мужчины. Если бы я не боялась быть неправильно понятой, спросила бы, не занимался ли он танцами. Но вряд ли это укладывается в его идеал настоящего мужчины.

На полпути ко мне он остановился. Я не совсем понимала, что происходит, пока Эдуард не тронул меня за руку. Я посмотрела на него, он глянул на меня со значением. А, вспомнила. Для Олафа было бы слабостью пройти весь путь ко мне. То, что он хотя бы на половине меня встречал, было колоссальным прогрессом.

Я пошла к нему. Вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов: когда я подойду, что мне делать?

Я протянула руку, хотя в прошлый раз, когда я это сделала, он сгреб мою руку обеими своими и напомнил мне наш единственный поцелуй — над телом, которое он только что вскрыл. Это был плохой вампир, и нам надо было вынуть ему сердце и отрезать голову, но Олаф вел себя так, будто для нас обоих кровь — афродизиак.

Рукопожатие — самое нейтральное, что я могла предложить.

Олаф обхватил мою руку своей большой ладонью, притянул меня в этакое объятие двух нормальных мужиков. Ну, когда рукопожатие превращается в объятие — одна рука на плече партнера. Но это было неожиданно. Я сделала то же самое, но... лучше бы получилось, когда бы не два фута разницы в росте. Он имел в виду привлечь меня к своему плечу, а получилось, что я ткнулась головой ему в туловище ниже грудной клетки. Ну и здоровый же парень.

У меня достаточно друзей-мужчин, так что я машинально обняла его за талию — мышечная память. Он меня обнял своей ручищей, и объятие, которое должно было быть быстрым и мужественным («мы не геи») превратилось во что-то более серьезное. Рука вокруг меня напряглась, прижимая меня к телу. Моя правая рука была у него в ладони, его другая рука обнимала меня за спину, а левой рукой я обхватывала его неожиданно тонкую талию.

В тот момент, когда его рука стала жестче, я вся напряглась, перебирая варианты. Если я шевельну левой рукой, он почувствует, поэтому о попытке достать оружие будет знать раньше, чем она начнется.