— Бернардо — новый, — сказал Лисандро. — Ты Ники не говорила, что с ним нельзя драться по-настоящему, а Ники уже давно тоскует без настоящей драки.

— Не знаю, что ты имеешь в виду под настоящей дракой. Он спаррингует с другими охранниками.

— Спарринг — это не настоящее, — ответил Лисандро.

Я обернулась к Ники:

— Так, чего я не поняла?

— Не знаю, о чем ты, — ответил он.

— Отчего тебе хочется драться с Бернардо по-настоящему?

Он смотрел и молчал.

— Отвечай на мой вопрос, Ники.

Он скривился, вздохнул и ответил, потому что не мог иначе. Если я задавала прямой вопрос, у него не было выбора.

— Я теперь никого не бью, потому что никто мне за это не платит, и ты мне сказала, что я никого из твоих не имею права убивать, даже если драку начнут они, а не я. На тебя работают достаточно крутые парни. Убить их я бы мог, но если нельзя убивать, то они могут отлупить меня, и сильно. Поэтому я не дерусь.

— Спаррингуешь, — напомнила я.

Он посмотрел куда-то мимо машин, будто считал до десяти.

— Это не то же самое, Анита. Ох, насколько это не тоже самое!

— Если я правильно поняла, ты хочешь драться с Бернардо, потому что его можно побить или убить?

— Кого-нибудь побить мне очень хочется.

Большие руки сжались в кулаки, плечи и торс напряглись, будто сжатая пружина ждала освобождения.

— Почему?

Ники посмотрел на меня недружелюбно. Такой взгляд иногда можно увидеть в зоопарке, из-за решетки. Как бы ни была просторна клетка, сколько бы ни лежало у зверя в ней игрушек, всегда кто-нибудь из больших кошек будто помнит ощущение бега на свободе и знает, что клетка — всегда клетка, пусть и просторная, и хочет наружу. Лев Ники наполнил его здоровый глаз янтарем, но Ники моргнул, и глаз снова стал человеческим. Я все равно знала, что лев только что здесь был, выглядывал из клетки, которую я для него построила. Клетку, которую он — и Ники — презирал и ненавидел. Как я этого не видела? Не хотела видеть, не хотела понять, что как бы ни был укрощен Ники, он все равно тот же социопат, которого я увидела несколько лет назад. Я его не переменила, лишь сломала и подчинила своей воле.

Блин!..

Ники склонил голову, длинный треугольник волос отклонился от лица, и шрамы пустой глазницы стали четко видны на солнце. Он не любит показывать эти шрамы, так что я поняла: он так расстроен, что забыл об этом. Изменилась осанка: перестала быть воинственной в ожидании схватки, ушло напряжение.

— Ты огорчена, и я это чувствую. Ты печальна. Я знаю, ты огорчена тем, что сделала со мной, Анита. Я не хочу, чтобы ты огорчалась.

Он поднял голову и посмотрел на меня. Какое-то страдание было в его лице, напряженное усилие — понять, что же он чувствует.

Я протянула к нему руку, он придвинулся, подставив под нее лицо, пристроился щекой к ладони и выдохнул, будто что-то тяжелое и неприятное исторг из себя. И это снова был мой Ники — или тот, которого я начинала считать своим. Прижав мою руку своей к лицу поплотнее, он шепнул:

— О господи!

— Жутковатое зрелище, — сказал Бернардо.

— Ты его укротила, сделала домашним котом, — отметил Олаф.

Мы с Ники оба к нему обернулись, и Ники снова подобрался. Я ощутила в руке вибрацию его зверя. Прижимая к лицу мою руку, он смотрел на Олафа недобрыми глазами. Трудно быть грозным, когда обнимаешься, но Ники вроде бы и в голову не приходило выпустить мою руку. Или желание быть рядом было сильнее желания быть грозным?

— Я слышал, ты Ника перевоспитала. Хорошая женщина перевоспитывает плохого мужчину, но это еще не все, я вижу. Нику необходимо было, чтобы ты перестала огорчаться. Он вынести не мог этого.

Олаф смотрел на меня, и у него на лице было выражение, которого я раньше не видела. Тихий ужас.

— Вы друг друга знаете? — спросила я.

Ники отодвинул мою руку от лица, не выпуская. Может быть, я слишком мало к нему прикасалась, когда он приехал сюда? Он смотрел на Олафа, поглаживая большим пальцем мою руку.

— Друг о друге знаем — да, — сказал он.

— В смысле?

— В том смысле, — пояснил Олаф, — что мы знаем о работе друг друга. У прайда Джейкоба есть репутация в определенных кругах. Его львы выполняли задачи, за которые другие наемники даже не взялись бы. И свою репутацию они оправдывали, пока не схлестнулись с тобой, Анита.

Интересно, сколько знает Олаф о том, что пытались сделать соплеменники Ники прошлым летом и какое жестокое фиаско потерпели.

— Ты и правда убила Сайласа ножом? — спросил Олаф, показывая, что кое-какие подробности знает.

На самом деле я его только ранила, а потом он меня послал в нокаут и чуть не убил. Второй шанс ткнуть его лезвием у меня возник лишь тогда, когда он от кого-то другого получил пулю. Я не знала, насколько быть откровенной, но Ники за меня ответил:

— Да, правда.

— Сайлас отлично владел ножом. То, что ты смогла его так убить — впечатляет.

Я сжала руку Ники, он пожал мою в ответ. Он мне советовал просто согласиться?

— Это легче было сказать, чем сделать, — ответила я, и Ники снова сжал мне руку, будто говоря: «а теперь хватит». Он не хотел, чтобы я рассказывала Олафу лишнее. Наверное, это разумно, а разумному советуя всегда готова последовать.