— Не понял, — произнес Хмурий Несеянович и снова перевел взгляд с солнца на упыря, с упыря на солнце и обратно. — Как это ты…

— Сам не знаю, — честно ответил Персефоний.

— Это оттого, что не голодаешь?

Упырь пожал плечами. Он действительно не понимал, что с ним творится. Сегодня он просыпался еще в самый разгар дня, но, конечно, вставать и не подумал, только приподнял край дерюги. Солнечный свет и обилие позабытых красок больно резанули по глазам. Он выдержал несколько секунд, глядя из-под прищуренных век, как плывут, уменьшаются в проеме холстяного верха повозки ослепительно-зеленые деревья, и усилием воли заставил себя заснуть поглубже.

А вот сейчас он, совсем как живой, сидел, облитый прощальным светом червонного солнца, и ничуть не страдал от него.

— Можно подумать, тебе лет двести по меньшей мере, — сказал ошеломленный Хмурий Несмеянович. Прикинув так и этак, решил: — Нет, невозможно. Не вытягиваешь ты на старика. Значит, и впрямь дело в питании!

— Может быть.

— Этак ты, того гляди, еще днем начнешь разгуливать, а? Нахлобучишь какую-нибудь гулляндскую шляпу с полями от плеча до плеча, надвинешь ее на брови и пойдешь по прошпекту, красных девок в самое сердце сражать!

— Лучше сомбреро, — сказал Персефоний. — Хорошая штука, целый зонт, а не шляпа. Я в Лионеберге такие видел. Нашим не понравилось, а я бы взял. Удобно.

— Ну, дела! Удивляешь ты меня, корнет, чем дальше, тем больше, — заявил Хмурий Несмеянович, одеваясь. — Взять хотя бы целительский талант — отродясь я не слыхал, чтобы упыри им обладали. Чтобы пулевую рану вот так, за четверть часа… Это же не всякий дипломированный маг-целитель осилит!

— Я тоже не слыхал, — подтвердил Персефоний.

— И ведь тогда, с оленем, ты сам не ожидал от себя, что сделаешь это.

— Не ожидал.

— Странно!

— Очень странно, — согласился Персефоний.

— Думаешь, это как-нибудь связано? Ну, то, что ты целитель, и то, что в своем возрасте способен солнце переносить?

— Может быть. Не знаю, Хмурий Несмеянович. И не хочу об этом думать.

— Почему же?

— Страшно. Понимаете, я не могу сказать, будто лечил вас или того оленя. На самом деле это что-то другое. Не знаю что. Тогда, с оленем, и… отчасти с вами словно переставал быть самим собой… А кем становился — понятия не имею.

— Тот, другой — он сильнее тебя? Может не пустить тебя обратно?

— Не знаю. Наверное. Мне от иного страшно. Если все это не бред, тот, другой, может оказаться не просто сильнее, а правильнее…

— Ладно, давай о насущном, — сказал бригадир. — Мы уже близко подъехали к одному месту, куда я сперва совсем даже не собирался наведываться — по крайности в ближайшую пару лет. Хотя и появлялась такая мысль… и я даже готовился к тому, чтобы там побывать… Собственно, была идея и тебя туда позвать, — словно нехотя прибавил он. — Но от нее я отказался. А теперь вот новая дума залегла на сердце…

Он помолчал. Никогда еще не говорил он так путано, и видно было, как трудно ему подыскивать слова. Персефоний не торопил.

— В общем, давай-ка я тебе сперва расскажу, в чем дело. Кое-кто из моих парней и правда не прочь отправить меня на тот свет за то, что я бросил бригаду. Сам посуди: у герильясов теперь не жизнь, а малина, они в почете, у них льготы, а я вдруг все бросаю, да еще никто не знает, где остались бригадные списки, по которым парням должны эти самые почет и льготы начислять. Но по большей части они меня ловят не из-за списков и не из-за поруганного боевого товарищества, как наверняка называет это Плюхан…

Молодой упырь молча выслушал историю клада. История оказалась длиннее, чем можно было ожидать, хотя по сути могла быть определена двумя словами: крупное ограбление.

…В чем бригады действительно превосходили правительственные войска, так это в мобильности. Старгород был охвачен паникой: герильясы, вырвавшись из тисков накручинских войск, неожиданно подступили вплотную, заняли пригороды и назавтра уже могли появиться на улицах. К тому же их оказалось больше, чем принято было считать, а брошенная империей на усмирение мятежа армия генерала Быка никак не успевала на подмогу.

Многие бежали. Ковров-самолетов в городе не осталось, перегруженные подводы запрудили шлях, а на ближайшей железнодорожной станции возник затор, в котором, как сообщили соглядатаи герильясов, встал и авангард Быка: артиллерия и три пехотных батальона. На эту станцию и обрушились три бригады: Хмурия Тучко, Кандалия Цепко и Удавия Хватко. Остальные завидовали им — и как героям, которые доставят борцам за суверенитет артиллерию, и как счастливчикам, которые первыми запустят руки в эвакуируемое из города добро. В те славные деньки, когда первые успехи кружили головы и победа казалась уже делом решенным, размеры добычи были основным соображением, которым руководствовались все, от бригадиров до рядовых.