— Это он, напротив, предложил мне кое-что, — сказал Крильон с веселым смехом, — знаете ли, что этот молодой человек имеет двадцать четыре тысячи годового дохода?

— Двадцать четыре тысячи годового дохода! — вскричал Рони тоном, который показывал начало того уважения, о котором за минуту перед тем просил Эсперанс.

— Да, именно столько.

— Если бы эти деньги имел король!.. — со вздохом сказал Рони.

— Милостивый государь, — с живостью сказал молодой человек, — я весь к услугам его величества.

— Вот это прекрасно! Прекрасно! Вы отличный молодой человек! — вскричал Рони, пожимая руку Эсперанса.

«Вот теперь он совершенно его уважает», — подумал Крильон с легкой ухмылкой.

Они простились, и, когда отошли, Крильон сказал растроганным голосом, все чувство и все значение которого Эсперанс не мог понять:

— Это будет для вас хороший знакомый, если меня не станет. Но сядем на лошадей — и в путь.

Полковой командир уехал, окруженный своими гвардейцами, которые, обожая его, как отца, следовали за ним несколько сот шагов с уверениями и с пожеланиями скорого возвращения.

Понти, гордясь, что его выбрали, чванился на лошади своего полкового командира. Он деликатно пропустил вперед своих спутников и следовал за ними шагом на таком расстоянии, чтобы ему невозможно было слышать, о чем они говорят.

Погода была великолепная, и окрестности, защищаемые перемирием, сияли желтой жатвой, на которой играло солнце. Лошади ржали от удовольствия при каждом дуновении теплого ветерка, который приносил им запах свежего сена и душистой соломы.

Подышав несколько времени молча этим прекрасным воздухом мира, столь приятным для храбрых воинов, Крильон приблизился к Эсперансу и сказал ему:

— Повторяю еще раз, я нахожу, что вы поступаете неблагоразумно, путешествуя один и без кирасы, когда вы везете с собою две тысячи экю по крайней мере.

— Я? Две тысячи экю? Со мною нет и двадцати пистолей.

— Так вы не получали вашего пенсиона нынешний месяц?

— Получил, но…

— А! Вы тратите столько денег!

— Не для себя, не думайте этого, — с живостью сказал Эсперанс.

— Для кого же?

Эсперанс расстегнул свой полукафтан и вынул маленький кожаный футляр, длинный и узкий.

— Футляр!..

Эсперанс открыл его и показал Крильону.

— Серьги… О! О! Какие славные бриллианты! Надо иметь очень хорошенькие уши, чтобы заслужить подобные бриллианты, — прошептал Крильон. — Ах, мой бедный друг! Если бы Рони видел у вас этот футляр, его уважение к вам значительно понизилось бы.

— За недостатком его уважения, я довольствуюсь на этот раз другим…

Крильон покачал головой.

— О! Не ставьте его низко, — весело сказал Эсперанс, — оно имеет свою цену.

— Вы, вероятно, знаете больше меня на этот счет, но, судя по одним серьгам, я нахожу эту победу значительно дорогой. Вы заплатили за эти серьги, по крайней мере, двести пистолей.

— Четыре тысячи ливров.

— У жида?

— Руанского. У меня выбора не было. Во время войны бриллианты прячут.

— А вам непременно было нужно?

— Во что бы то ни стало.

— Черт побери! Ваша драгоценная возлюбленная очень требовательна.

— Не она.

— Кто же?

— У нее есть мать.

Крильон с движением, которое заставило Эсперанса захохотать, вскричал:

— Честная мать, которая просит свою дочку иметь надобность в бриллиантах, стоящих четыреста пистолей! Прекрасная мать! Попали же вы впросак!

— Позвольте, позвольте, — перебил Эсперанс с той же веселостью, — как вы это устроили! У вас слишком живое воображение. Не мать требует бриллиантов…

— Вы сами это сказали.

— Я сказал, у нее есть мать. Это значит, что мать такая знатная дама…

— Чтобы не унижать в ее особе ее дочери, вы дарите девушке серьги в четыреста пистолей.

— Почти так.

— Какие наглые шлюхи, и вы большой дурачок, мой милый.

— Вы заговорили бы другое, если бы знали Анриэтту. Она годилась бы в дочери королю.

— Что?

— А если она не дочь короля, то брат ее имеет эту честь.

— Что вы за сказки рассказываете? Разве у нас есть сыновья королей, кроме нашего короля?

— Конечно, — отвечал Эсперанс твердо.