По едва заметному знаку Всеволода один из воев вынул из кучи оружия на лавке меч и осторожно отошел к двери. Остальные встали за спиной боярина.

— Не губи, князь! — совсем одурев от страха, бормотал еще недавно такой неприступный и надменный Яким.— Я ведь не сам, я ведь как все... Смилуйся!

Он вцепился в полы Всеволодовой рубахи, но тот брезгливо отстранился от него, будто коснулся нечистого.

— Руки-то... Руки-то — в крови,— сказал он.

Яким вздрогнул, осел на пол грудой старого тряпья.

— Вяжите его,— приказал Всеволод.

На Якима тотчас же навалились вои, скрутили его, выволокли и сбросили с крыльца огнищаниновой избы.

— Батюшки, да что же это деется, а? — запричитал Ерка, суетясь вокруг связанного хозяина.— Аль тати в избе? Куды ж это мы с тобой попали, боярин?

Яким, сморщившись, разинул слипшийся рот.

— Пропали мы, Ерка,— только и вымолвил он.

Вечером Якима допросил Михалка. Ночь боярин провел в темнице, а утром его усадили в лодию и велели указывать путь к тому месту, где скрывались Кучковичи. Приставили к Якиму Давыдку с воями.

— Ежели сбежит али вернешься без убийц, в Москву путь тебе заказан,— предупредил дружинника Михалка.

— Не сбежит,— пообещал ему Давыдка, пятясь, вышел из избы.

Крепко запомнил он этот разговор, понимал: важное дело поручил ему князь, и от того, как выполнит он порученное, многое исполнится или прахом пойдет в его жизни... Потому и не спускал Давыдка с Якима глаз, потому и ходил за ним будто тень. Усмехался Яким:

— Стража у меня как у цесаря.

— По Сеньке и шапка,— отвечал Давыдка.

На юг плыть было труднее — приходилось грести против течения. Да и ветер утих, едва полоскал обвисшие паруса. Давыдка волновался, Яким же, казалось, радовался невольной задержке: что ни говори, а ему-то спешить некуда, разве что только к смерти. Но смерть подождет — ей и так, поди, хватает работы...

К вечеру прошел тихий дождь. Люди накрылись полотнищами парусов, кожаными круглыми щитами. Давыдка и Яким спрятались в лодейной избе. В избе было тесно, но все как в настоящей горнице: и волоковые оконца, и лавки по стенам, и стол, и образа в красном куту. Разве только печи не было и яства готовились прямо на палубе, на камнях, поверх которых раскидывался костер. Шла лодия, дымился костерок, в котле поспевала уха....

Дождь барабанил по крыше избы, фитилек в лампадке под образами вздрагивал и выхватывал из тьмы то грустные глаза, то бороду святого.

Глядя на святого, Яким перекрестился; вспомнил, как в ту роковую ночь, заплутав, зашли они на полати собора, как гулко раздавались под пустыми сводами их шаги и как потом, во мраке, повисли маленькие светящиеся точки и за ними выплыли темные лица, скорбные глаза, страдальчески поджатые губы святых.

Давыдка толкнул его в плечо.

— Никак, задремал, боярин?

— Да разве в такую непогодь уснешь?..

Они разговаривали так, будто случайно оказались на одной лодие и через час-другой или утром, на зорьке, расстанутся и больше никогда не увидят друг друга.

Давыдка открыл дверь, и в избу ворвалась струя посвежевшего от дождя резкого речного воздуха. Дождь ударял в палубу и пузырился на гладко выструганных досках, костер едко дымился, шипел и подбрасывал над головами сидящих вокруг него людей красные искры.

Быстро темнело. Берега, и так едва заметные из-за плотной пелены дождя, теперь отступили еще дальше. Скоро их совсем не стало видно. Нос лодии тоже завяз во тьме. Костер потух.

Удары в обрубок меча, подвешенного к мачте, возвестили об ужине. Один за другим вои потянулись на корму, откуда давно уже доносило вкусный запах еды.

На ночь Давыдка велел пристать к берегу. Яким заверил его, что до места недалеко и если тронуться с рассветом, то к полудню уже будут в Осиновке.

5

Петр нес дровишки для печи и увидел приставшую к берегу лодию. Вторая лодия разворачивалась на быстрине. Побледнев, Петр выронил дрова, хотел бежать, да ноги онемели. Так он и стоял на крыльце, будто вкопанный, и ждал, когда подойдут вои. Впереди воев вышагивал Яким, рядом с ним — Давыдка. Шли, разговаривали между собой, будто хорошо знакомые. У Якима, хоть и говорит спокойно, а лицо судорогой передернуло, глаз прыгает — не закрыть.

— Встречай, Петр, дорогих гостей.

— Встречай, привечай, блины на стол выставляй,— подхватил Давыдка.

— Гости-то несчитанные,— с трудом ворочая языком, отозвался Петр.

— Рад не рад, а говори: милости просим!

Услышав топот на крыльце и говор множества людей, из горницы выкрикнула Улита:

— Ой, кто там?

— Гости...

Вошли шумно, наследили на выскобленных половицах. Улита уж было набросилась на вошедших, да вовремя смекнула, что не мужики пожаловали в Осиновку. У Петра лицо белее мела, Яким совсем обмяк, как мешок. Посмотрела на Давыдку и по глазам его все поняла, без сил опустилась на лавку.