— Куру украл, княже!.. Куру я украл! — взбадривал себя отчаянным криком парень.

Отроки сорвали с него кафтан, оголили по локоть правую руку. Притихшая толпа подалась вперед, и вдруг забился в перегретом воздухе истошный бабий крик:

— Люди добрые! Да какой же он гончар — без руки-то?!

— Отпустите Луку!..

— Цыц вы,— пригрозил тиун,— али сами погреться захотели?..

Стихло на площади. Из горнца выхватили клещами брус и сунули парню в руку. Сжав ладонь, Лука сделал несколько шагов и упал. Дружинники натянули ему на обожженную руку мешок, наложили восковую печать.

Тиун протяжно произнес:

— Сроку тебе, раб божий Лука, три дни. Ежели через три дни рука заживет, значит, ты не виновен — отпустим с миром. Ежели не заживет, то вина твоя доказана. А покуда, дабы не сбежал, взять того гончара Луку под стражу и бросить в поруб...

Следующим подвели к помосту тщедушного мужичка

со сползающими с тощих бедер латаными портками. Он поддерживал их левой рукой, а правой поминутно крестился, кладя частые поклоны то князю с боярами, то согнанной перед теремом толпе.

Позади него шли трое мужиков со степенными, исполненными достоинства лицами. В руках у них были серебряные сосуды, чаши и зеленая бархатная скатерть.

— Кто есть такой? — спросил тиун.

— Гришка, кожемяка я,— неохотно ответил мужик и опять перекрестился.

— Вор?!

— Не,— мужик с тревогой поглядел на князя, перевел взгляд на Захарию.— Мы с боярином теперича квиты. Лонись сапоги я ему шил, яловые да сафьяновые, да дочери шубу на лисьем меху... Денег за то боярин мне не платил.

— Чего мелешь, дурак?! — рассердился тиун.— А видки что говорят? А это что?!

Он ткнул рукой в сторону переминавшихся с ноги на ногу мужиков.

— Так то, батюшка, лишь половина долгу боярского будет,— растерянно проговорил кожемяка.— Я ведь без умыслу... А ежели и взял, то самую малость...

— Какую же малость?! — позеленел Захария. Вскочив с лавки, затопал ногами.— Аль управы нету на татей?..

— Не тать я,— с обидой возразил кожемяка.

— Садись, боярин,— приказал Захарии Ярополк.— Дело для меня ясное.

— Наказуй, князь по справедливости,— упавшим голосом попросил Гришка.

Князь кивнул ему, усмехнувшись.

— Княж суд всегда справедлив,— ударил тиун кожемяку по загривку.

— Зачти-ко, боярин,— молвил Ярополк.

Захария встал, неторопливо разгладил бороду и громко зачитал:

— А оже крадеть любо конь, любо волы, то гривну... Оже убьють огнищанина у клети, то убити в пса место...

— Да я же не убивал, боярин... Я же долг свой...— растерянно забормотал кожемяка, выслушав приговор.— Не я твово огнищанина порешил, не я...

— Он убил, боярин, он,— подтвердил один из мужиков, тот, что держал зеленую скатерть.

— Вот и видок показывает,— сказал Ярополк.— В поруб его да под замок.

Пока суд да расправа, время шло быстро. Солнце поднялось высоко, стало припекать. Жарко сделалось на помосте. Князь вытирал платком вспотевшее лицо, рассеянно прислушивался к выкрикиваемым тиуном приговорам. В полдень, когда у собора ударили в било, Ярополк встал, широко перекрестился на золотой купол Успения божьей матери и поднялся в терем. Бояре последовали за ним.

В сенях были накрыты столы, расторопные чашники обносили разомлевших гостей клубничным квасом и медом. До утра долетали из терема пьяные крики. А князь все был ненасытен. Хоть и пил больше всех, но не пьянел. Сроду с ним такого не бывало.

Потом карлица привела к Ярополку Яхонту. Он жарко ласкал ее, слушал заунывные песни, дарил ей перстни с драгоценными камнями и золотые колты. А когда рассвело, выгнал и повелел привести свою любимую волчицу — серую, с дымчатым густым загривком. Он гладил ее, кормил сырым мясом и шептал ей, как наложнице, ласковые слова.

Все-таки одолели Ярополка в ту ночь коварные фряжские вина. Охмелев, он рубил мечом столы и топтал шелковые покрывала. Прислушиваясь к его неистовому буйству, трепетно крестилась Явориха. Сердце замирало у карлицы, беспокоилась она за своего любимца. Совсем помутился у молодого князя рассудок...

12

А Давыдка с Володарем второй уже день скакали с письмом от владимирских ремесленников к Михалке и Всеволоду. Загнали коней, сами валились с ног от усталости. Только к вечеру добрались до Москвы. Деревянные рубленые стены, ров, заросший травой, в золотистой смоле новые дубовые ворота. Вот оно — Кучково осиное гнездо.