–  Кого убрать, кого возвысить?

–  Убрать, естественно, Погодина. Ну может, не физически, а в ином смысле. Отстранить, например, от дел, чтобы Таганцев принял на себя весь край.

–  И это - конечная цель?

–  Конечной цели даже Харитонов не знает. Там ведь, в Кремле, люди умные сидят. Они секреты хранить умеют. А наше дело - выполнять команды.

–  Как я устала!
– вздохнула Настя.
– Как я ненавижу свою работу, презираю себя! Иногда я даже Таганцева убить готова.

–  И убьешь, если понадобится, - без каких-либо особых эмоций произнес Рыбин. Теперь и он казался плоским и белым. Только вот руки его… Словно их по локти обмакнули в ванну с густой горячей кровью.

–  Конечно, убью, - просто согласилась с ним Настя.

Интонация ее голоса не выражала вообще ничего. Глаза были пустыми. На лице не дрогнул ни один мускул.

–  Сегодня ночью я сказала ему, что беременна, - сообщила она, не глядя на Захара Матвеевича.

–  И что, это правда?!

–  Нет, конечно, - выдохнула она.
– Но надо же его в такой ответственный момент посильнее к себе привязать! Вы же сами говорили, что он может с крючка сорваться. С этого - не сорвется. Он потом до утра уснуть не мог. Дурачок! Плакать готов был от счастья.

–  А что потом?
– спросил Рыбин.
– Пройдет время и очень скоро выяснится, что беременность твоя - липа. Как выкрутишься?

–  Навру чего-нибудь про выкидыш… Придумаю что-то.

–  Анастасия! Ты - страшное чудовище!
– высказался Рыбин.

–  Это комплимент?
– Она повернула к нему лицо. В голосе и глазах был вызов.

–  Считай, что да.

–  Не-е-е-е!!!
– во весь голос закричала Настя, подскочив на кровати и тяжело, загнанно дыша.
– Я не чудовище!!!

Вновь залившись слезами, огляделась вокруг. Не было рядом никакого Рыбина. И Таганцева тоже не было. Была ветхая бедно обставленная коммунальная комната и она, счастливая жена капитана милиции Горбушкина. Правда, от такого счастья хотелось повеситься.

Вставая с кровати, Настя споткнулась о валяющуюся на полу пустую бутылку. Пнула ее ногой, пошла к платяному шкафу. Достала оттуда длинный и узкий кожаный ремень, соорудила петлю. Накинула ее себе на шею. Туго затянула. Дернула за свободный конец. Еще дернула. Рыдания вырвались у нее из груди. Упав прямо на пол, она еще долго содрогалась в истерике, во весь голос, проклиная свою жизнь и прося у Господа прощения и пощады.

Было ли это раскаянием? Во всяком случае, в ту минуту Насте казалось, что вся ее недолгая жизнь прожита напрасно, а впереди не светит ничегошеньки хорошего.

–  Тебя зовут-то как, шоколадка?
– Андрей подал стакан апельсинового сока чернокожей счастливице, спасенной от пуль в загородном доме, где братва Таганки расстреляла пацанов из Сибири. Сам устроился рядом - в шезлонге, раскинутом на крутом берегу реки Вуоксы.

–  Мэри, - томно представилась девица.

–  Ладно гнать!
– не поверил Таганцев.
– Это ты лохам на Староневском так называться будешь.

–  А я и не гоню!
– обиделась смуглолицая крошка.
– И на Староневском не стояла сроду! Там одни шлюхи дешевые!

–  Не понял!
– Андрей от удивления чуть было не проглотил свой сок вместе с тонкой пластиковой трубочкой.
– Там, значит, шлюхи. А ты - кто?
– Ни к чему не обязывающая трепотня забавляла его.

–  Я - путана!
– гордо заявила она.

–  Милое дитя Патриса Лумумбы!
– расхохотался Таганцев.
– Сколько бы ишак ни говорил, что он - конь, его все равно выдают уши! Эй, Серега!
– окликнул он Кнута, который не захотел загорать и сидел на широком пледе, разостланном в тени раскидистого дерева.
– Ты слышал? Она, оказывается, путана!

–  А мне по фигу, как она называется.
– Лопатину был неинтересен этот разговор. Он мирно пил пиво из трехлитрового бочонка и всеми легкими блаженно вдыхал чистейший воздух карельских лесов.
– «Путана», кстати, с английского переводится как «шлюха». И не фиг тут из себя целку-невидимку корчить.

–  Вообще-то, меня Машей зовут, - смутившись, произнесла девушка.

Причем смутилась совершенно искренне, что было несвойственно ее не редкой, но специфической профессии. Наверное, если бы была светлокожей, непременно бы покраснела. Вот вам расовые преимущества негроидов! Покраснела и никто этого не замечает.

–  А как ты, Мэри-Маша, черненькой уродилась?

–  А не знаю. Я детдомовская. Когда совсем маленькой была, ну классе в четвертом или пятом, всем врала, что у меня мама Алла Пугачева, а папа Майкл Джексон.

–  Это этот, голубой, что ли?!
– возмутившись, вклинился в разговор Кнут.
– Ты, в натуре, овца, говори, да не заговаривайся, да? И Пугачиху сюда не плети! И педик твой шарнирный никаким папой быть не может чисто по жизни!

–  Кнут, не тарахти, - осадил приятеля Таганцев.
– Она ж малой была, прикинь, сама не понимала, что говорит. А вообще, - он вновь обратился к Маше, - о родителях своих знаешь чего-нибудь?