«Так что, с этого боку никаких геморроев можешь не опасаться. Главное, что в порядке бумаги, а остальное никого не касается», — подвел ночью черту в обсуждении этой проблемы Андрей.

А сейчас он, явно играя на публику, продолжает:

— Твой папа здесь бывал редко. Предпочитал работать в «Богатырской Силе». Тебе нравится, крошка?

Мне не нравится, когда он меня называет «крошкой».

А также «малышкой» или «котенком». Тем паче, при посторонних.

Тем паче, при подчиненных!

Но сейчас эта фамильярность мне в тему. Все окружающие в курсах, каковы отношения между их генеральным и дочкой хозяина, пусть земля ему будет пухом.

— Уютно, — коротко отмечаю я.

— А сейчас давайте перейдем в конференц-зал, — сразу же предлагает Андрей. — Там просторно. Здесь тесновато.

— Места хватит для всех. — «Тончайшая психология, но сотрудники должны представляться тебе только в твоем кабинете. Даже если там не закончен ремонт, всё равно, исключительно там, — заострил вчера на этом внимание Пляцидевский. — Потом общайся с ними хоть в туалете, но первый раз — это свято». — Андрюша, распорядись, чтобы принесли еще стульев. И кофе — мне. Побольше. Покрепче. — Я уверенно пересекаю кабинет по пушистому темно-зеленому ковру и занимаю свое рабочее место. В кресле срабатывают какие-то хитрые амортизаторы, под моим весом оно мягко проседает вниз и назад. Слева компьютер. На столе телефонный аппарат и перпетуум-мобиле из десятка вертящихся никелированных шариков. Я выдвигаю верхний ящик в тумбе стола. Ящик девственно пуст. Остальные, естественно, тоже.

В ожидании стульев сотрудники «Пинкертона» неуклюже топчутся возле двери. Лишь Андрюша, Крупцов и «уборщица» Анжелика Геннадьевна по-хозяйски развалились в глубоких кожаных креслах, расставленных вокруг журнального столика в одном углу кабинета. В другом углу — напольные часы, показывающие без пятнадцати час. Пора начинать.

«Первое распоряжение, которое ты отдашь, должно быть совсем не существенным, легко исполнимым, — вчера говорил Пляцидевский. — Возможно, что бытового характера. Например, прикажи изменить какую-нибудь мелочь в интеръере».

— Это убрать, — киваю я на перпетуум-мобиле. — Лишнее. Отвлекает. И еще: я хочу, чтобы на стене у меня за спиной висел скромный портрет отца.

Смотрю на Крупцова, и он, перехватив мой взгляд, согласно кивает (мол, будет исполнено. Какие мелочи! Портрет это нам как «два пальца…»).

— Семен Леонидович, пожалуйста, подойдите ко мне.

Он склоняется над столом, опираясь ладонями на тщательно отполированную столешницу. И тут я впервые позволяю себе широко улыбнуться.

— Так как, никаких детекторов лжи и уколов? Подтверждаете?

— Если я даю слово, подтверждений не требуется.

— Сомнения в том, что я Виктория Энглер, развеялись?

— Как может развеяться то, в чем уверен безоговорочно? — Он говорит настолько тихо, что его сейчас не услышал бы, стоя всего шагах в трех от стола, и человек, обладающий феноменально острым слухом. — Кроме Андрея, про то, что дочка Василия неизлечимо больна и про то, что у нее есть двойница, в фирме известно еще и мне. Только мне, — предупреждает Семен Леонидович вопрос, уже готовый сорваться у меня с языка. — К тому же, я знаю Ларису с самого детства, знаком с ничтожнейшими чертами ее характера, с манерой ее поведения. Поверьте, если бы сейчас в этом кресле, — кивает он на меня, — сидели не Вы, а эта взбалмошная наркоманка, я бы уже писал заявление об отставке.

— Но Вы ведь не пишете, — еще ослепительнее опять улыбаюсь я и абсолютно спокойно рожаю фразу, равнозначную моему признанию в том, что я, действительно, совсем не та, за кого себя выдаю. — Значит, в отличие от реальной Виктории Энглер лже-Виктория Энглер пока Вас устраивает?

— Что ж, первое впечатление положительное. Что будет дальше, не знаю.

— А дальше будет война, — вздыхаю я. — Притом, с очень сильным противником. Я, собственно, здесь сегодня не только затем, чтобы представиться вашим сотрудникам, но и чтобы вкратце обрисовать им положение, сложившееся вокруг «Пинкертона» и «Богатырской Силы». У меня остается на это чуть более двух часов. Попробую уложиться. А если еще и удастся выкроить десять-пятнадцать минут, продолжим беседу. Нам есть о чем пообщаться наедине… Семен Леонидович, пара вопросов чисто технического характера. Когда кабинет проверялся в последний раз?

— Час назад его дважды обшарили сканером. Притом, оба раза независимо друг от друга. На девяносто девять и девять десятых процента я готов поручиться, что никаких жучков здесь нет и в помине.

— А окна?

— Во всем офисе специальные стекла. Ни одним лазером с них не считать ни единого слова. Нам даже не требуется глушилок.

— Кто в приемной?

— Не считая двух секретарш, там сейчас дежурит охранник. Так что, Виктория Карловна, — Крупцов тоже умеет изображать на губах нечто вроде улыбки, — Ваш кабинет сейчас понадежнее посольского «батискафа».

— Чего-чего? — прищурившись, непонимающе переспрашиваю я.

— «Батискафом» в посольствах называют специальную камеру, в которой проводятся секретные совещания. Степень защиты столь высока, что «батискафы» даже устанавливаются на специальных фундаментах из мягкого каучука.

— Паранойя, — прихожу к выводу я. — Надеюсь, потом посвятите меня во все эти методы борьбы со шпионажем подробнее А сейчас… Вопрос второй: с Анжеликой Геннадьевной, я заметила, Вы уже познакомились?

— Да.