– Вот, Макс, узнаешь? Моя дочка старшая. Закончила юрфак, и я ее сюда взял, чтоб под присмотром была. А то знаю я наших, как акулы, кружат вокруг…

– Папа! – Яна смущенно покраснела. – Здравствуйте, дядя Макс.

– А ведь выросла. – Матвеев с теплотой смотрит на девушку. – Быстро дети растут, да? Маринка-то моя в Лондоне науки грызет, Димке десять уже.

– Неужто десять? – Замятин, кивком отослав дочь, придвинул к себе документы. – Ну да… тогда ему было пять. Вот бумаги, Яна их отсканировала, фотографии, протоколы – все здесь. В общем, разберетесь. Ребята, я сердечно рад за вас.

– Спасибо, Володя. – Матвеев спрятал документы в Никин рюкзачок. – Мы тоже рады. Мне снилась та ночь, всю жизнь снилась, а я думал, что это сон.

– Подсознание – такая штука, знаешь…

– Да. Знать бы, что там еще сидит. Ведь из-за чего-то мать Кравцова убила, значит, был какой-то разговор и я его слышал.

– Марина могла слышать. Тогда следователь не опросил ее – Людмила не отпиралась, дала показания, а потом в камере умерла – цирроз ее убил очень быстро. Но, я думаю, девочке было тогда уже двенадцать лет, она могла что-то видеть, слышать… Если она захочет с вами встретиться и поговорить, может, скажет вам.

– Ты прав. Попробуем встретиться с ней. Надеюсь, не откажется.

Распрощавшись с Замятиным, они вышли из здания и сели в машину. Ника достала из рюкзака копии и зашелестела, разыскивая снимки.

– Вот, смотри, это она.

С фотографии, сделанной, видимо, в день ареста, смотрит молодая еще женщина – но алкоголизм и болезнь наложили на нее свою печать. Распухшее лицо, заплывшие от синяков глаза, сломанный нос, спутанные волосы – и длинная, изящная шея, высокие скулы, брови вразлет. Когда-то она была красивой.

– Я не помню ее, совсем. – Ника смотрит на фото и пытается почувствовать хоть что-то, но ощущает только пустоту. – Значит, я полька, как бабушка, как приемная мать – пусть наполовину, и звали меня Ника. Если сокращенно. Помнишь, мать говорила, что молила Бога вернуть ей дочку – и он это сделал, вместо одной Ники дал другую. А я не знаю, смогла бы я вот так принять чужого ребенка…

– Димку-то приняла.

– Так ведь Марек жив-здоров, так-то можно. А тут погибла дочь, минуту назад буквально, она у тебя на руках остывает, а ты берешь чужое дитя, и оно уже твое. Я не смогла бы. Я от горя потери просто покончила бы с собой, но не приняла бы чужого ребенка просто потому, что мне нужен мой собственный. Я плохой человек, наверное.

– Никуша, не надо так. – Матвеев обнимает ее, прижимает к себе. – Ты славный человек, ты моя сестра. И я… так рад, правда. Я все эти дни радовался как идиот – что мы есть друг у друга снова.

– Я тоже. Давай поедем к Марине, вот адрес.

– Без звонка?

– Пока найдем, пока она что-то решит… Если она нас примет, то примет, если откажется – так тому и быть, но я хочу поговорить с ней сейчас.

– Поехали. Говори адрес, я навигатор запрограммирую.

Они снова мчатся по улицам, где смешалось старое и новое, и у Ники снова возникает чувство, что кровь, пролитая у этих старых стен, еще здесь – свежая, дымящаяся… Она поежилась – ей никогда не нравились собственные ощущения рядом с памятниками старины.

– Вот дом. Идем, что ли.

Припарковав машину, они идут к пятиэтажному кирпичному дому сталинской постройки.

– Смотри, тут рядом тоже церковь старая – вон купола виднеются… И как ее не снесли?

– Церковь что… Ты посмотри на эту застройку. – Матвеев кивает на дома вокруг. – Это отличные строения, зачем было после них изобретать велосипед с панельными домами, непонятно. Здесь чувствуется фантазия – смотри, все дома разные.

– Да, мне тоже нравится. Моя нынешняя квартира в таком же доме.

– Да, верно. Ну все, пришли. Надеюсь, нам повезет.

Дверь открыла молодая женщина, заметно беременная.

– Добрый день. Нам бы Марину Андреевну…

– А, проходите. Мама, тут к тебе пришли!

Прихожая в квартире просторная, около шкафа стоит много разной обуви.

– Добрый день. Чем могу быть полезна?

У нее такие же синие глаза, как и у них, но на этом сходство заканчивается. Она невысокая, сухощавая, с ухоженными рыжеватыми волосами, коротко подстриженными. Они смотрят на нее молча – и она, пошатнувшись, опирается о стену:

– Вы!..

– Извини, что без звонка. – Ника смотрит на женщину и понимает – нет, никакого узнавания, не сохранила ее память о ней ничего. – Очень надо было.

– Проходите.

Они идут за ней на кухню, Марина закрывает дверь и жестом приглашает их садиться, потом усаживается сама.

– А ведь я вас обоих узнала моментально, вот что странно.

– А я – нет. – Ника смотрит на сестру во все глаза.

– Ты кроха совсем была. И он небольшой… А я помнила. Где же вы были все это время?