Правый министр стал думать, кто бы мог послужить посредником в этом деле, и поручил сватовство кормилице Митиёри.

Кормилица отправилась к своему молочному сыну и стала ему говорить:

– Правый министр просил меня о том-то и том-то…

Это заманчивое, очень лестное предложение.

– Если б я был одиноким, – ответил Митиёри, – то с радостью согласился бы, но у меня есть возлюбленная, которую я никогда не покину. Сообщи, кормилица, мой решительный отказ.

Сказал, как отрезал, и вышел из комнаты.

Кормилица подумала: «У госпожи Нидзёдоно, видимо, нет ни отца, ни матери. Молодой господин – единственная опора в жизни. А у дочери Правого министра богатая могущественная родня. Есть кому позаботиться о том, чтобы зять жил в роскоши и довольстве».

И вместо того чтобы передать Правому министру решительный отказ Митиёри, кормилица сказала от его имени следующее:

– Прекрасно, я очень рад. Выберу счастливый день как можно скорее и пошлю письмо невесте.

Услышав, что жених согласен, Правый министр, не тратя времени, стал готовиться к свадьбе. Обновил всю домашнюю утварь, роскошно отделал покои для молодых, нанял новых служанок, – словом, ничего не было забыто.

Скоро кто-то шепнул Акоги:

– А знает ли ваша госпожа, что господин тюдзё женится на дочери Правого министра?

Акоги очень удивилась.

– Нет, в господине нашем не заметно никакой перемены. Да полно, правда ли это?

– То-то, что правда. Свадьба, говорят, назначена на четвертый месяц года. В доме Правого министра такая горячка, все с ног сбились…

Акоги сообщила обо всем своей молодой госпоже.

– Вот что люди говорят. Знаете ли вы, что господин ваш хочет жениться?

«Может ли это быть правдой?» – подумала Отикубо вслух спросила:

– Кто это тебе сказал? Муж ни о чем мне не говорил.

– Служанка из дома Правого министра. Она слышала самых верных людей. Уже известно, на какой месяц назначена свадьба.

Отикубо предположила, что Митиёри подчинился строгому приказу своей матери. «Он не мог ослушаться родителей», – думала втайне от всех Отикубо, но, как у нее ни было тяжело на душе, она ничем не выдала своей грусти, а с кажущимся спокойствием стала ждать, чтобы Митиёри открыл ей всю правду. Время шло, а он все молчал.

Как ни старалась скрыть свои чувства Отикубо, но скоро тайная печаль согнала с ее лица прежние краски.

– Скажи, что у тебя на душе? О чем ты грустишь? Я ведь не умею, как другие люди света, нашептывать разные нежности: «Люблю, обожаю, жить без тебя не могу!» Но зато с самого начала я решил никогда не причинять тебе ни малейшего горя. А между тем последнее время ты словно сама не своя. Это меня тревожит, – стал говорить жене Митиёри. – Помнишь ли ты, как я пришел к тебе под проливным дождем, лишь бы не огорчить тебя? Надо мной смеялись по дороге, называли меня «воришкой с белыми ногами». То было в навеки мне памятную третью ночь после нашей первой встречи. Разве я с тех пор хоть в малости провинился чем-нибудь перед нашей любовью?

– Но у меня нет никакой тайной заботы.

– Пусть так, и все же я не в силах вынести твоего грустного, отчужденного вида. Ты замкнулась в себе, словно воздвигла преграду между мной и собою… – упрекнул ее Митиёри.

Отикубо ответила ему стихами:

Услышав это пятистишье, Митиёри сложил другое:

Люди, верно, наговорили тебе что-то про меня. Скажи мне, в чем дело?

Но так как Отикубо не была уверена в истинности дошедших до нее слухов, то ничего ему не сказала. На другое утро Акоги накинулась на своего мужа с упреками:

– Твой господин женится, а ты мне ни слова! Возмутительно! До каких же пор можно скрывать?

– Первый раз слышу, – искренне удивился меченосец.

– Чужие люди ходят сюда выражать нам сочувствие, а ты делаешь вид, будто ничего не знаешь.

– Странное дело! Ну, хорошо, я прослежу за моим господином.

Как-то раз, когда Митиёри пришел в Нидзёдоно, он увидел, что жена его любуется весенним садом в цвету. Сломив ветку с самого красивого дерева, он подал ее Отикубо со словами:

– Взгляни, как она прекрасна. Может быть, это рассеет твою грусть.