— Пристрелю совсем! — снова прогремел второй голос.

В блиндаже стало тихо.

— Помни, полевой госпиталь 2093. В другом и рта не разевай… Сразу схватят, — продолжал второй голос.

Вскоре двое в офицерской форме выволокли третьего из блиндажа и оттащили в нашу сторону метров на сто. Через несколько минут они вернулись. Но не успели скрыться, как разведчики закидали их гранатами и ворвались в блиндаж, Двое в офицерских шинелях лежали мертвыми, еще один — насмерть перепуганный ефрейтор — бросил автомат и задрал кверху руки.

Разведчики обыскали убитых, приказали ефрейтору подниматься наверх и направились к своему переднему краю. Шагах в ста от блиндажа наткнулись на того, которого несколько минут назад выволокли двое. Он оказался, как и два других убитых, офицером-эсесовцем. Из голени правой ноги сочилась кровь. Его наскоро перевязали и захватили с собой.

А когда обоих доставили в штаб армии, все выяснилось до конца. Капитан Герке, так звали захваченного офицера, был специально ранен и оставлен в нейтральной полосе. Немецкая разведка рассчитывала, что он непременно будет подобран нашими разведчиками. У нас его поместили в госпиталь, и ни в какой-нибудь, а именно в полевой госпиталь 2093. Им, оказывается, удалось пронюхать, что всех раненых гитлеровцев мы помещаем в этот госпиталь, он — рядом со штабом армии, где есть врач, в совершенстве владеющий немецким языком.

— Фамилия ее Шевкун, — продолжал показания капитан Герке. — Она наша разведчица. Да, да, не удивляйтесь. Ее группа лишилась связи — вышла из строя рация. А командованию армейской группы Роммеля срочно нужны данные о ваших войсках. В мою задачу входило передать ей указание: срочно переслать собранные сведения через линию фронта… Я, как чувствовал, не хотел идти к вам… Сразу попался.

Капитан Герке готов был все выложить, лишь бы ему сохранили жизнь.

…И вот меня, одетого в эсесовскую форму, доставили в госпиталь 2093. Посмотреть на «диковинку» сбежались все раненые и обслуживающий персонал.

— Хорошего «языка» протаранили, — улыбался в прокуренные усы сержант на костылях.

— Глазищи-то, глянь, как у зверя дикого, — вторил ему сосед.

Но вот появилась высокая, лет тридцати пяти женщина в погонах майора и властно приказала:

— Разойдитесь! Чего сбежались? Подумаешь — невидаль!

Меня положили в отдельную, хорошо оборудованную землянку, в зарослях кустарника. Наконец, у моей постели остались только двое — майор и медсестра.

— Гаупштуфер [1] Герке, ведите себя спокойно, — обратилась ко мне майор. — Для нас в данный момент вы просто больной.

И принялась осматривать мои раны.

— Не беспокойтесь, господин Герке, дней через двадцать вы будете в полном здоровье, — говорила она мне в следующий раз, когда мы были уже совсем вдвоем.

Я сделал страдальческое лицо:

— Мне от этого не легче — «конец» ближе… Я готов всю жизнь лежать здесь…

Она промолчала.

— Таких, как я, у вас ведь расстреливают, — продолжал я.

— Это очередная утка господина Геббельса, — спокойно ответила она. — Вам наверняка сохранят жизнь, если проявите благоразумие, не будете запираться на допросе…

— И на это я даже не могу рассчитывать, — безнадежно закрыл я глаза. — Я только что прибыл из Франции и даже не знаю, какие части стоят на фронте.

Она заинтересовалась: неужели я прибыл с Западного фронта? Значит дела у немцев идут неважно? Я ответил, что действительно хвалиться нечем.

— Как вы попали в плен?

— Раненый два дня валялся на нейтральной полосе… И вдруг, надо же случиться такой беде, русские разведчики наткнулись…

Она вновь выразила надежду, что я могу рассчитывать на жизнь, если буду вести себя благоразумно. Я задумался: что бы могли значить эти слова, и спросил, откуда она так прекрасно знает немецкий язык.

— Сейчас надо знать немецкий — язык врага, — уклончиво ответила она.

Советский капитан только что окончил снимать с меня допрос, как в землянку вошла майор Шевкун.

— Что, развязали Герке язык? — спросила она, стряхивая с плаща дождевую пыль.

— Да, так… — уклончиво ответил он. — Что-то путает много… Видно не хочет всего выкладывать.

— Смотрите-ка! — удивилась Шевкун. — Значит не пошли впрок мои уговоры… Я, знаете, пыталась ему внушить, что от его откровенности зависит все его будущее. Конечно, это наивно.

Капитан улыбнулся и вышел.

Мы остались вдвоем. Шевкун поинтересовалась моим самочувствием и слегка пожурила за неразговорчивость на допросе.

— Все, что знал, рассказал, — сказал я и, пристально глядя ей в глаза, тихонько добавил: — Знаете, курить хочу… Не найдете парочку папирос. Я их с наслаждением и благодарностью выкурю.

Майор Шевкун встрепенулась и насторожилась.

Слова: «…с наслаждением и благодарностью выкурю» были кодированы. Смысл их был известен только сотрудникам АБВЕР — военной разведки вермахта. Они означали: «Могу ли я рассчитывать на помощь?»