Через полчаса из штаба дивизии, куда я срочно был доставлен, к Усову полетела радиограмма. На двух «газиках» мы мчались на явку в маленький городок, спеша успеть захватить там и Лубянцева. А у домика Горбина сидела засада, ждала условленного часа. Всех троих было решено взять вместе.

…Поздно ночью Шевкун, Лубянцев, Горбин и хозяин явки из маленького городка встретились в кабинете Усова.

Милая Оля!

Больше месяца я томился здесь, в фашистском застенке. Муки, нечеловеческие пытки… Но сейчас все это позади. Сегодня был суд. Приговор. Милая, зачем спрашивать? Он ясен.

Но меня мучает другое — какой грубый просчет мы допустили!

Ведь приходилось бывать в страшных переплетах — и выходил. Да не просто выходил, а выполнял все, что было поручено.

А тут!

Знаешь, на чем мы просчитались?

Когда мы удаляли из «песенника» ненужные нам слова, сломалась скрепка.

Понимаешь, простая, обыкновенная железная скрепка, какие имеются в каждой тетради и блокноте. Мы поставили на ее место другую…

И на этом погорели.

У немцев, оказалось, стояли скрепки из нержавеющей стали. А мы поставили простую.

Когда я прибыл в ставку фон Эгарда, для них не оставалось сомнения, что доставлено совсем не то, что они ожидали.

Я был схвачен.

Но и это было еще не все.

Как не следили наши в отряде за Хламовским, он через неделю после моего ухода сумел все-таки предупредить о грозящем провале… Это подтвердило первую улику против меня.

Теперь все…

Прощай, дорогая Оленька!

До сих пор ты стоишь передо мной точно такая, как была у автобуса, когда провожала. На милом, чуть-чуть загорелом лице, темные искрящиеся глаза, полные мягкого света. Они и улыбаются, и будто просят прощения за что-то. А руки, руки, всегда такие нежные, то нервно опустятся в карманы коричневого пальто, то приветливо помашут на прощание…

Нет, этого не забыть. Ты и Родина всегда со мной.

Прощай, милая!