— Что пожелать? Прежде всего, я думаю, — при любых обстоятельствах сохранять человеческое достоинство. И здравый смысл… Особенно молодежи, тем, кто переживает самую трудную пору — определения себя, своего места в жизни. Решить, кто ты, для чего ты здесь, определиться. Потому что некто, например, даже не подозревает, что он замечательный краснодеревщик — и он мечтает быть врачом. И будет врачом — но умер в нем гениальный краснодеревщик.

— Стало быть, человек появляется на земле с предназначенной только ему миссией? Или все определяется какими-то его качествами, приобретенными в жизненном опыте, не заданными откуда-то «оттуда»?..

— Видишь ли, если бы я был верующим, я, может быть, и сказал бы, что это ниспослано свыше, что это — предназначение Господне. Может быть… Но так как я неверующий… то есть, не то чтобы неверующий, — быстро поправился он, — ну, нерелигиозный, скажем. Я говорю, что это — сочетание, гармония развития природы и личности.

— И значит, наши качества определяются каким-то совпадением обстоятельств? — продолжал допытываться я.

— Это — тайна…

— Но раз тайна, следует, наверное, признать какую-то силу, которая ее создала и хранит…

— Конечно, конечно. Я считаю, что есть такая сила, для меня это — логика развития природы и общества, логика, заложенная в них и объективная для нас.

— Словом, то, что философы называют Логос… И, выходит, нам остается выполнять его волю — не забывая при этом, что существует еще философская категория, определяемая как свобода воли… Иначе говоря, выбор.

— А самое главное, — добавил Булат, — не прельщаться крайностями. Фанатизм я терпеть не могу. Не только в религии — в обычной жизни. Ненавижу их просто, фанатиков!

Фанатизм — всегда от полуграмотности и от отсутствия здравого смысла. Эти вот крайности — либо красные, либо белые… Либо хорошее, либо плохое…

— Запад как раз от этого лечит. Я знаю многих, кто, пожив здесь даже недолго, год-другой, переменился, научился слушать, обрел способность к толерантности…

— Они, — Окуджава, надеюсь, говорил это и о нас, живущих теперь здесь, — иммунитет имеют, выработали его. Россия этого иммунитета не имеет — против зла, против вот этого всего. Хотя и тут, на Западе, — добавил он, — тоже крайних мнений полно — экстремизма всякого.

— Но здесь это, скорее, маргинальное явление. В России же — общее и возникшее — как раз то, о чем мы сегодня говорили — в результате ее исторического развития. Грустный результат.

— Видишь ли, многовековая палка — большая палка, маленькая, неважно, в особенности страшна сталинская палка — она создала новую психологию. А когда палку убрали — выявилось подлинное лицо… Говорят — ну как же так: раньше у нас была дружба народов, а теперь все воюют. Да не было ее — просто сверху так прикрывалось. А внутри все это было и кипело.

— «Кипел наш разум возмущенный», — не знаю, к месту ли, процитировал я. — Не случайная, наверное, строчка?

— Много чего не случайного… «Закон, что дышло — куда повернул, туда и вышло» — тоже не случайно… Тоже не случайно, — задумчиво повторил Булат. — Или вот — «Веселие Руси есть пити»…

— Ну, это не самое плохое…

— Не самое плохое, но должен тебе сказать: я, как член президентской комиссии по помилованиям, читаю очень много материалов, уголовных в том числе. И я делаю вывод: во-первых, 99 процентов убийств в России происходит на почве пьянки. Один процент — это сознательный бандитизм, а 99 процентов — на почве пьянки. И, во-вторых: 95 процентов всяких преступников — это выходцы из рабочих и из крестьян…

Забренчал приглушенный звонок телефона — вернулась из города Ольга. Я произнес в магнитофон какие-то формальные слова, как бы завершающие наше интервью: спасибо большое, Булат Шалвович, за беседу, наши читатели рады знать, что Окуджава снова в Америке, что он в добром здравии, активен, и мы все счастливы будем видеть его здесь снова и снова и аплодировать ему. Впрочем, почему формальные? Мы ведь действительно так думаем и так чувствуем.

Первая часть работы с текстом нашей беседы — прослушивание магнитофонной записи и превращение ее затем в машинописный текст — оказалась нелегкой: несмотря на мои ухищрения, фон, создавшийся гудением кондиционера, в каких-то местах почти заглушал негромкий голос Булата, и мне приходилось возвращаться по многу раз к каким-то фрагментам записи, заново прослушивать их. Но зато, когда текст лег на бумажные страницы и когда я заново прочел его, то почувствовал вдруг, что не испытываю ни малейшего соблазна как-то приглаживать его или чистить — что бывает обычным и неизбежным при подобной работе. Колорит живой речи Окуджавы редакторской обработке не поддается. Да и не надо.

Октябрь-декабрь 1994 г.

(из культовой американской песни)

Сейчас, годы спустя, все случившееся в те дни порою кажется вычитанным, услышанным от кого-то… Но это было — на твоих глазах и с долей твоего участия в череде неожиданных, не всегда последовательных событий мая 1991-го.

Время уходит, но не уходят вместе с ним из памяти, а наоборот, видятся значимыми даже мельчайшие обстоятельства, при которых все, что случилось — случилось.