И вот Каин воскрес, чтобы шевельнуть отчаяние.

Не слеп я, как вы думаете, и знаю, что из смерти — смерть, из мести — месть… И что Каин — отец убийства. Но что разбудит вас, — вы, сонные, умирающие в глухой паутине? Что, кроме зикающего бича отчаянья? Не любовью вас разбужу, но ненавистью. И что исправить не сильны — то толкнете к разрушению.

Мстит, мстит еще всему миру Каин. Мстит за то, что мир неприятен сердцу человеческому, не мил сердцу такой мир. За то ему мстит убийством великий, благой Каин…

Но кончится месть, и начнется свобода.

Сегодня я отказался от еды. Больше не могу есть. Похолодело у меня все внутри, милая Маша, вся кровь похолодела. Что-то я такое совершил, отчего я стал новым, совсем чужим… Какой здесь приятный сторож: он не разговаривает со мною, когда входит, но улыбается. Я ему поцеловал руку, потому что боялся, что он не захочет, чтобы я поцеловал его в губы…

С той кошечки, понял я, вышла на свет Ненависть; и кошечка та началась, когда начался наш мир…

…Очень, видите ли, сердце у человека злое, и оттого все на свете худо. Худо все — как раз по сердцу человеческому. И уж худо стало на земле от сердца, или сердце стало худое от земли, только я думаю, что это истинно, что «встал человек и зарычал: „Война!“» [78]

Устал как-то особенно сегодня. Как-то тихо особенно сегодня. Да я и не спал сегодня. Не ел, конечно. Или очень мало, да и то оттого, что сторож заговорил сегодня. Угощал. Угощал, как хозяин гостя. Он похож на тебя, как твой брат. Может быть, это ты, и я безумен? Пишу ощупью, простите, что неясно. Скоро заря. Светает бело. Отвратительно. По всему этому я полагаю, что — сегодня. День они ведь не сказали. Да и если бы сказали, я бы не знал. В этом также моя свобода, чтобы не считать свои дни. Вечность в том, чтобы не считать… Но я хотел ведь написать вам завещание, перед казнью, вам, туда, за решетку вашу. Передадут, передадут. Люди и к вам милостивы.

Вот спешу, пишу. Светает слишком быстро. Придут. Всегда они казнить приходят на рассвете. Надо поспеть просто, хоть как-нибудь.

Я завещаю вам: проснитесь. Ни себя не жалейте, ни других. Потому что мы оттого другого жалеем, что счастия вожделеем, но не ищем упоения. Бегите, бегите, бегите! Смешайте все грани: они зыбки, и строй порядка шаток для смелого. Бегите, бегите, вечные кочевники! Благополучие ищет остановки, оно болотное строительство любви. И не считайте приобретенных благ. Считать станете, и блага рассыпятся в песок, что засасывает живые потоки. И целей не ставьте. Земля ваша, и дух ваш. Нет вам сокровища вне вас, и нет цели вне вас. Все, что не Сам, — ненавидьте, и тогда станет творческою ваша ненависть. И если мир вам станет ненавистен, разрушайте подлый мир, вы, щедрые, не жалея прошлых жертв и накопленных сокровищ.

Встанет ли поверженный? Встанет — если жизни достоин.

Подождите… подождите. Я очень заторопился. Ведь сегодня их заря. Как поспеть? Еще много нужно сказать. Слушайте, я одно только скажу: я убил его, чтобы смешать гранит и никогда больше не думать ни о земном покорстве, ни о строе, ни о небесном покорстве Невозможному, но чтобы излить своюненависть — вплоть до царства безначалия на своей земле… Или это все неясно?

Спешу. Смерть и жизнь — одно мгновение. И важно ли продлить его еще немножко, еще немножко?.. Скука, скука — вот паук последний… Идут. Смерть. Палач… Господи! Искупаю…

Не пришли. Давно не пришли. А я стал тем долгим временем размышлять. Да убил ли я? Да в тюрьме ли я? О, милостивый, милостивый палач, потому что Каин я, Каин! Это вот уже верно и непоправимо. Потому что Каин закрепил убийством Бунт. И отчаяние — рабам…

Но кто же сказал?..

Я все размыслить поспел, потому что у меня день двойной: я же не сплю. С той ночи, как они за мной приходили на белой заре, — не сплю. Вот и понял. Ведь это кошка с придавленной лапой (она отчаялась в человеке!) сказала им, что я — Каин. И они казнили…

И еще понял — самое важное. «Во-вторых» свободы понял. Было мне до убийства два пути. Стал мне после убийства один путь.

Это и есть свобода — когда один путь {84} .

…Убежала… в то время, как ты ездил честно исполнять свой долг, рискуя даже свободой, ты, который мне дал свободу и уважение лучших людей, великодушно женившись на презираемой всеми твоими (нашими теперь, благодаря тебе) товарищами — дочери народного врага.