Вокруг преступления в Миллионной и Певцов, и Шувалов, и Хотек громоздили черт-те что и сами пугались эха собственных подозрений. В Петербурге эхо, как нигде. Но стоило потянуть за сонетку, и все расползалось. Дело было просто. Иван Дмитриевич мрачно теребил косичку, сплетенную из правой бакенбарды. Какие, к черту, заговорщики! Хотелось подойти к окну, рвануть раму и крикнуть на всю Фонтанку, на весь город: «А дело-то просто!»

— Может быть, я слишком устал за сегодняшний день. — Шувалов страдальчески потер пальцами виски. — Но мне кажется, что слухи о смерти князя начали распространяться еще до того, как он был убит.

Выйдя от Шувалова, Иван Дмитриевич ощутил смертельную усталость. Чтобы отвлечься, нужно было немедленно выпить водки. Он завернул в ближайший трактир, сел за столик, и тут же, узнав начальника сыскной полиции, хозяин заведения сам подскочил к почетному гостю вместо полового.

— Рюмку водки и грибочков соленых, — коротко распорядился Иван Дмитриевич, глядя на изображенную над стойкой пухлогрудую Цереру с рогом изобилия. Она веером рассыпала перед собой какие-то экзотические плоды, которые никогда не водились в этом третьеразрядном трактире, где самым большим деликатесом почитался моченый горошек. Церера зазывно улыбалась посетителям, каждая грудь у нее была весом, наверное, фунтов по шести.

На стоявшем в углу бильярде игроки и двух шаров разыграть не успели, как заказ уже был доставлен.

— Что, Иван Дмитрич, притомились? — участливо спросил трактирщик, сгружая на столик соленые грибочки, из уважения к гостю положенные в фарфоровую сахарницу. — Ну да Бог милостив. Сыщете злодеев, так австрийский император вас орденом пожалует.

— И ты знаешь? — печально поглядел на него Иван Дмитриевич.

— Мы не хуже других. Как все, так и мы.

— И про свинью слыхал?

— То уж сегодня. А что князя ухлопали, это я еще вчера знал.

— Что-о? — поразился Иван Дмитриевич.

— У нас место бойкое, я все новости первый узнаю, — похвалился трактирщик. — Ну, после вас, конечно.

— Ты чего мелешь? Как так вчера? Сегодня ночью его убили.

— Я политику понимаю, — согласился трактирщик. — Пущай народ думает, что сегодня. А то языки чесать станут: полиция, мол, спит, мышей не гоняет…

— Погоди. Кто ж тебе сказал, что вчера?

— Так вечером сидели двое, промеж себя толковали. Вон там, в углу. Я и подслушал. Каюк, говорят, князю Анцбурху.

— Вчера вечером? — беспомощно переспросил Иван Дмитриевич.

— От меня, Иван Дмитрич, ни одна душа не узнает. Молчок! Я политику понимаю! Но уж вы когда орден получите, на банкет милости прошу к нам. Во всю залу столы накрою. У меня стерлядки камские, вина прямо из Франции, в бутылках выписываем, — вдохновение врал трактирщик.

Иван Дмитриевич опрокинул стопку, задумчиво подцепил вилкой грибочек.

Шувалов сказал, что слухи о смерти князя поползли раньше самой смерти. Теперь это предположение вовсе не казалось бредовым, но в итоге наплывал совсем уж невыносимый бред. Что же получается? Князь играл в карты и пил вино в Яхт-клубе, ехал на извозчике, ложился спать, а сам уже был мертв, и многие в городе об этом знали.

Еще днем доверенный агент Константинов разыскал того извозчика, который ночью отвозил князя домой. Выяснилось, что от клуба отъехали в три часа утра, в Миллионную прибыли чуть не к четырем, потому что лошадь была сама не своя, упрямилась, ржала, будто пугалась чего-то, вот и добирались целый час.

Выходит, и лошадь догадывалась, что везет мертвеца?

И все-таки в заговорщиков Иван Дмитриевич по-прежнему не верил. Раб опыта, он знал, что хитросплетения обычной жизни сложнее любой интриги, а случайность и страсть — самые коварные заговорщики.

— Сколько с меня? — спросил он.

— Нисколь. Орден получите, отпразднуем. Тогда заодно и посчитаемся.

— Нисколь так нисколь. — Иван Дмитриевич уважал малую экономию. — А хороши у тебя груздочки.

— Я вам их сейчас в скляночку наложу, — обрадовался трактирщик. — Домой придете, покушаете.

Певцов, конечно, этого бы не одобрил. Взятка, дескать. Ну и что? Взятка взятке рознь. Иван Дмитриевич, например, имел мужество принять хабар от купца Федосова, растлителя малолетних, а потом все равно поступил с ним, как того требуют долг и совесть. Полученные же деньги пожертвовал на воспитательный дом. Это жандармы, белая кость, носятся со своей невинностью как с писаной торбой. Принимая грибочки, Иван Дмитриевич как бы устанавливал между собой и трактирщиком некую связь, которая впоследствии им обоим могла пригодиться. И что из этого? Какой вред государству? Лишь слабосильное, но уверенное в своей правоте государство видит угрозу себе во всякой личной связи должностного лица. Россия, слава Богу, не такова.