И тут вдруг как-то сразу становится темно. Так темно, что в этой непроглядной темени напрочь исчезают и земля, и небо, и наша деревня, и я сам. Оно, думаю, может, так и положено — всему на ночь исчезать, а утром восстанавливаться. Пусть, раз положено, мне не жалко. Но вот то, что и сам я пропал, меня начинает пугать. Я подношу к лицу одну руку, чувствую же, что она есть, подношу — а ее нет. Не вижу! Не вижу и другой. Как же я утром восстановлюсь, если меня уже сейчас нет? Из чего?

А темнота давит, хотя и мягкая, прохладная. Обволакивает всего, как вода в Бучале. Только тихо, тихо. Тихо высасывает из меня тепло; тихо лишает сил; тихо сжимает горло, чтобы я не мог крикнуть.

А кричать хочется. В моем маленьком тельце скопилось столько ужаса, что он сам себе мешает вырваться из груди, так его много.

Теперь спасти меня может только свет. Не зря же в сильные бураны бабушка зажигает фонарь и ставит его на подоконник. Чтобы заплутавшие в белой снежной темноте люди пошли на него и спаслись. Зимой темнота белая, а вот сейчас черная. Это еще страшнее, хотя и не так холодно. Однако холод-то все же есть, он даже усиливается, надо побегать. Но как тут побегаешь, когда меня совсем уже нет?

Я не боюсь холода, потому что все же как-то двигаюсь; я не боюсь волков, потому что и они в такой темноте должны пропасть; я боюсь только одного — утром не восстановиться, не стать самим собой. А для этого мне нужна маленькая крохотка света. Пусть самая-самая маленькая. И тогда я спасусь.

И этот свет появляется. Он движется из стороны в сторону, словно кто-то помахивает фонарем. Я бегу на этот свет. Я не хочу пропасть. Я еще не жил, чтобы так, ни за что ни про что, исчезнуть из этого мира. Я хочу жить!..

С ходу я натыкаюсь на кого-то живого и теплого. И спокойный бабушкин голос окончательно убеждает меня, что все страшное позади.

— Ну, вот и ты дома. Сейчас помоем ножки, попьем молочка и — спать.

— А телок?

— Он давно вернулся. Спит уже…

Эта тьма еще не раз накроет меня в жизни. Но я одолею ее, «восстановлюсь». Потому что спасительный свет не оставит меня в ее власти.

Я просыпаюсь то ли оттого, что кончается сон, то ли оттого, что кончается ночь. Хорошо, что такой страшный сон кончился так благополучно. Уже светает, и все вокруг возрождается после ночного небытия. Свет все-таки сильнее тьмы, какой бы гибельной она порой нам ни казалась.

Странный это был сон. Ведь много лет назад, когда я действительно был маленьким, а мир вокруг таким большим и загадочным, со мной произошел именно такой случай. И вот повторился во сне. Со всеми теми деталями, со всем пережитым ужасом, — как, для чего? И что это: просто напоминание или предостережение? От чего? Какая новая тьма готовится обрушиться на мою голову?

Со мной в детстве часто случалось что-то необычное. Когда я стал учиться в Софиевской семилетке, куда за пять верст ходил с деревенскими подростками и где школьные программы открывали нам много нового, бывало разное. Вот, к примеру, объяснил Федор Герасимович, что планета Земля, вращаясь вокруг солнца, вращается одновременно и вокруг своей оси, причем с запада на восток, навстречу восходящему солнцу, а я уже думаю, как бы это дело проверить на практике, да чтобы еще и польза была.

Наш путь в школу и обратно как раз находился на линии восток — запад. Утром, стало быть, — на запад, навстречу вращению Земли, а вечером — наоборот. Выходит, идешь ты себе на запад, а Земля сама тебе под ноги стелется, как бы приближает все, что на ней находится: ту же Кызылку, свиноферму, школу. А если так, то стоит ли делать столько ненужных шагов? Может, достаточно лишь хорошенько подпрыгнуть, а тем временем дорога сама проскользнет под тобой метров на десять вперед? Надо проверить!

На следующее же утро я специально приотстаю от нашей группы, чтобы в скором времени с легкостью не только догнать, но и опередить ее.

Ну вот ушли, пора начинать. Набрав в себя побольше воздуха и напружинив ноги, я с места делаю первый прыжок вверх. Приземлившись, пытаюсь по следу определить, далеко ли я продвинулся вперед. В утренних зимних сумерках видно плохо, но на свежем снегу я все же различаю след от моих подшитых пимов. Точнее — два: один легкий, другой глубокий. Все верно, догадываюсь я, вот тут подпрыгнул, тут опустился. Но почему совсем рядом, ничуть не вперед?

Надо повторить!

Повторяю — результат тот же.

Подпрыгиваю еще и еще — ни шагу вперед. А группа уходит все дальше. Придется догонять. Бегом!..

Долго маялся я этой неразрешимой загадкой. Самое неприятное то, что ребят не спросишь, все равно мои переростки не поймут, учителя — как-то стыдно. Вот, скажет, какой глупый, в таком простом деле не разберется сам.

Однако, я все-таки разобрался. Чтобы от такого прыжка был прок, нужно взлететь высоко-высоко. Сейчас я бы сказал — в космос, но тогда даже наша мысль выше стратосферы не поднималась. Это — мысль! А я… Ну, не чудак разве?