Походив в задумчивости вокруг домика, Свистунов наконец встряхнулся, мол, эх, где наша не пропадала, взял с верандочки ведерко, спустился по тропинке в овраг, принес воды, умылся и, устроившись за столиком у окошка, принялся за ужин. Прихваченный из города хлеб и килька в томатном соусе показались вкуснее всяких деликатесов. Вот бы еще горячего крепкого чая, ну да ладно, обойдемся пока минералкой. Ну, а завтра что-нибудь придумаем, ведь живут же тут как-то люди! Да и в каменном веке жили, не повымерли…

Совсем воспрянув духом, после ужина он опять вышел на улицу, сел у двери на табурет и закурил. Долгий майский день тихо перешел в вечер и теперь медленно, как бы нехотя, уступал свое место ночи. Солнце устало закатилось в редкие облака на горизонте, и те долго горели и светились, незаметно истаивая и словно бы исчезая совсем.

В лесочке за оврагом что-то сочно щелкнуло, будто под осторожной ногой треснул молодой ледок. Потом еще и еще раз, спариваясь, утраиваясь, переходя в звонкие цепочки четких веселых звуков. Несомненно, все они принадлежали одной птице, и Никита Аверьянович догадался — какой. Соловей! Соловушка… Весь день молчал, поди, приглядывался и вот подал голос: признал за своего.

— Будем соседями, — точно боясь спугнуть певца, прошептал Свистунов. — Вот радость-то…

А тот заливался все смелее, все звонче, приглашая весь лес, всю землю и небо с луной и звездами в свидетели своей радости и счастья. Вот бы увидеть, какой он. Говорят, весь золотой, каждое перышко светится, а грудка и горлышко серебряные, как струйка родника. Оттого, мол, и песни его такие чистые, родниковые, каждый звук — что капелька или росинка. Его не слушают, а пьют, — как ту воду из родника. Душой пьют, сердцем. И вся печаль, вся недомога — вон из них, как после самого лучшего лекарства. Одним словом — со-ло-вей…

Ранним утром его кто-то разбудил бесцеремонным стуком в окошко. Вскочил, с трудом соображая где находится, вышел на верандочку, глянул на улицу. Глянул и обомлел — возле крылечка стояли две абсолютно одинаковые толстые бабы и одинаковыми голосами голосили совершенно одно и то же:

— Баба Дуся, баба Дуся! Вставай же, окаянная, выходи на народ, чтоб в глаза твои бесстыжие поглядеть!..

«Это кто там этак разоряется и мою любимую тетю ни за что ни про что срамит? — разобрало Свистунова. — Со мной разбирайся как хочешь, а ее, покойницу, не трожь, а то не посмотрю, кто ты и чего ты…»

В одних трусах и ботинках на босу ногу он выскочил на свежий утренний простор и рявкнул так, что у одной из баб ноги свело, а другую будто ветром сдуло:

— Ну чего вам надо от покойницы? Чего кричите, когда еще весь мир покоем и тишиной объят? Вон соловей замолк, поди инфаркт от вас схлопотал. Ну?

И успокоившись, смущаясь своего вида и нечаянного гнева, продолжил:

— Чего ж теперь молчите? Сперва чуть не заикой сделали, а теперь — язык под замок? Нету вашей бабы Дуси, померла она. Если чего задолжала или еще что, я ответчик, а ее честное имя не полощите. Не позволю!

Видя, что от сомлевшей бабы толку нет, побежал искать другую, но той не было ни за домом, ни в огороде, ни на дороге проулка. Сгинула прямо на глазах без следов и без последствий. С кем теперь говорить?

Забежав в дом, второпях накинул пиджак, натянул штаны, прихватил сигареты и вышел уже мирный и успокоенный.

Сохранившаяся женщина сидела на забытом им с вечера табурете и потерянно смотрела на него круглыми от страха глазами. Свистунов закурил, присел перед ней на корточки и снова стал объяснять, что тети Дуси больше нет, что ее недавно похоронили, а он ее племянник и, стало быть, наследник. Специально подчеркнул, что человек он спокойный, ком-му-ни-кабельный, непьющий, уважающий женщин и старших по возрасту граждан, а также их труд и священную частную собственность в виде вот этих домишек, оградок, картошек и яблок. Будет жить здесь все лето.

— Ну, а вы кто будете, сударыня? — совсем уж ласково спросил он под конец. — Член правления садового товарищества? Нет. Член ревизионной комиссии? Тоже нет. Уполномоченная по вопросам экологии и противопожарной безопасности? Просто знакомая, попутчица, соседка?

Последнее она утвердила энергичным кивком, а жестом руки указала на дом за ржавой бочкой, мол, там и живет. Никита Аверьянович предложил проводить ее туда, чтобы отдохнула с дороги, попила чаю, пришла в себя после такого нелепого столкновения. «Жизнь — вещь сложная, — говорил он тихим ровным голосом. — Не только между соседями, но и между родичами иной раз бес туману напустит. Но — разберемся. Мы же люди, верно?»

Женщина молча кивала, соглашалась, но стоило им пройти какое-то расстояние, вдруг резко отстранилась, побурела лицом и враз обрела свой прежний воинственный вид и звонкий голос.

— Вот вы мне все говорите, говорите, а это что такое? Кто вам разрешил? По какому праву вы у меня половину участка оттяпали? Думаете, раз никто не видит, так и все можно? А я тут как тут!.. И от своего не отступлюсь!..

Теперь пришла очередь Свистунову онеметь и потерять всякое соображение. Удивленный, обескураженный, непонятно за что униженный, он смотрел на вскопанную им за вчерашний день площадь и ничего не понимал.