Дженнетгуль, вбежавшая в комнату, так и застала их — стоящими на коленях перед кучей денег. Бросилась Старику на шею:

— Пронесло, пронесло!

Куцый кобель вошел за ней, помахивая хвостом, как сообщник.

Дженнетгуль теперь прильнула к Длинному:

— С каждого по пятьдесят рублей за то, что отвели опасность…

Длинный, не споря, протянул ей две бумажки. Дженнетгуль сунула их в вырез платья.

Старик, все еще стоя на коленях, спросил, знает ли она в этих местах человека, который любит «левачить» на машине. Дженнетгуль прищелкнула языком: «э-эк», что означало «нет». Вошла Сахрагуль, Старик и ей задал тот же вопрос. Та подняла глаза к потолку, вспоминая, есть ли такой человек, спросила Длинного:

— Сколько дашь, если найду его?

Длинный понимал, что опасность вплотную приблизилась к ним. Зло спросил:

— Сколько тебе нужно, столько дадим!

Сахрагуль горделиво повела плечами:

— Если нужен такой человек, стоит мне свистнуть, и он будет здесь.

Старик встал с коленей:

— Иди за ним. Пусть будет готов через полчаса.

— Привести его сюда?

— Нет. Пусть ждет нас на повороте дороги. Ровно через полчаса будем там.

Сахрагуль накинула на плечи зеленый суконный халат и вышла во двор. Вымощенная кирпичом дорожка вела к уборной. За ней низкая камышовая ограда. Сахрагуль, обойдя строение, легла грудью на изгородь:

— Э-э-э-й, такой-джан, если ты дома, покажись!

«Такой-джан» как будто ждал этого зова. Он вышел из дому. Не смутился, что был в одной майке и выглядел не очень-то красиво: на груди черной шерсти на палец, да и голова его от природы как-то странно сидела на его шее, будто на пружинах ходила из стороны в сторону. Подойдя к Сахрагуль, он оглянулся на свою веранду, потом прижал губы к губам соседки. Она не сопротивлялась.

— Сахра-джан, встань на цыпочки, я подниму тебя и перенесу к себе. Мы с тобой уже, наверное, месяц не виделись.

— Разве позавчера ночью не ты ко мне в окно влезал, а, сирота? Потерпи до вечера. Машина у тебя на ходу?

— Конечно… Приказывай, Сахра-джан!

— Ровно через двадцать минут будь в машине на повороте, нужно отвезти двух дойных коров.

— Куда хочешь отвезу. Дойные, говоришь? Ага, понял.

— Чем дальше отвезешь, тем больше получишь.

— Все сделаю! — Он снова прижал свои губы к ее губам, повернулся и, тряся головой, поспешил к дому.

Было семь часов утра, когда Старик и Длинный простились с подружками. Три года они сюда наведываются, и дом этот стал для них почти родным, но простились без лишних слов.

Старик шел впереди, шел медленно, как будто не спешил уходить отсюда. Он и правда не спешил. С ним происходило что-то непонятное ему самому. Много раз он уходил отсюда и всегда шел не оглядываясь, не ощущая горечи: еще один дом, о котором забываешь, перейдя порог, — а сегодня ноги налились свинцом. Или предчувствие чего-то нехорошего заставляло оборачиваться на гостеприимную веранду?

Даже усевшись на заднее сиденье «Жигулей», он чувствовал, что на затылке у него как бы выросли еще два глаза, которые видят и шиферную крышу, и черные маслянистые глаза Дженнетгуль. Не посмотрев даже, кто сидит за рулем, приказал:

— Жми в Теджен.

Подружки тем временем, будто сговорившись, рассуждали каждая про себя. «Выкрутятся, им не впервой, наверное», — думала Сахрагуль. «А если попадутся, нас не выдадут», — как бы вторила ее мыслям Дженнетгуль… «Ну а если попадутся? Это тоже неплохо. Три килограмма останется нам…» — «Старик, черт с ним, умрет в тюрьме, а Длинный тоже едва ли вернется, какой-то он несчастный…» — «Им могут и расстрел дать». — «А если у этого останется какая-нибудь беззубая старуха, которая скажет своему сыну: иди к этим девкам, отец там оставил кучу денег… Что тогда делать?» — «Пропали бы они оба, освободили бы от своего внимания, оба такие мерзкие и проку-то от них — только деньги…»

В то время как их недавние подруги желали им смерти, Старик и Длинный сидели в чайхане Теджена, в сторонке, чтобы их видело поменьше глаз, и обсуждали свои дела.

— Выспался? — Старик насмешливо смотрел на Длинного. — Если не проснулся еще, то вокруг есть кому тебя разбудить. Только не здесь, правда. Здесь спокойно пока, поэтому и привез тебя сюда. Но положение становится серьезным. Что предлагаешь?

Длинный и правда выспался в «Жигулях», но мысли от этого у него не стали светлее:

— Сам об этом думаю, всю ночь думал. Жалею, что шофера оставили болтать о нас в милиции.

— Не жалей. Род туркменов и так невелик.

— Ну, об этом пусть другие думают. Что-то в последнее время ты стал мягкосердечным, башлык.

— Заметил? Что-то происходит, сам не знаю, сам удивляюсь. Тут как-то смотрю, а у меня слезы из глаз ручьем льются… Старею.

— Не горюй, учитель, ты у меня еще крепок. Что будем делать?

— Может, на север податься?