— Урр-аах!

— Ур-ра-а-а!

— Ойбяай!

— Астагфиралла!..

Двадцать четыре раза выстрелили пушки, и испуганные степные кони, вырывая колья, к которым были привязаны, обезумело уносились в степь. Жалобно скулили и прятались за юрты огромные волкодавы. Вздрагивали всякий раз и плакали женщины и дети. В ответ на подобострастные вопросы генерал Неплюев самодовольно отвечал, что достаточно трех залпов из шести пушек, чтобы стереть с лица земли средней величины аул.

В своей десятиминутной застольной речи, оборачиваясь попеременно то к сидящему справа от него хану Абулхаиру, то к сидящим по другую руку джунгарским послам и каракалпакским батырам, Неплюев говорил о желании государыни и императрицы жить в мире и согласии как с вверившими ей свою судьбу народами, так и с соседними странами.

— Кто не выпьет в честь государыни, покажет, что не уважает ее императорское величество! — сказал генерал, выпил до дна свой бокал и захохотал простуженным басом.

Вконец напуганные грохотом пушек баи залпом осушили громадные бокалы — кто с водкой, кто с настойкой. Выпили даже те, кто до сих пор и не нюхал спиртного.

Однако за другими столами нашлись люди, которые молча отставили свои бокалы. Но тут встал приехавший с Неплюевым из Оренбурга муфтий тамошних мусульман ахун Насибулла-мулла.

— За здоровье матушки-государыни не выпить — значит желать ей нездоровья, — сказал он певучим голосом. — А разве не великий грех желать плохого тому, кого над нами поставил Аллах?

И ахун, весело шмыгнув своим сизым носиком, хватил объемистую рюмку водки, да так, что у сидящего напротив гусарского офицера глаза на лоб полезли от удивления. После этого никто уже не мог отказаться, лишь наиболее богобоязненные попытались вылить вино или водку за спину. Большинство чихали, охали, махали руками.

— Ой, как горько внутри, словно отрава!

— У меня все горло прожгло это собачье зелье!..

— Ничего, раз сам мулла выпил, то что нам!…

— Нет… ты скажи, Кира-бай, за что… за что меня не любишь, собака?!

— Вот теперь довольны мной и баба-царица, и губернатор с бабской бахромой на плечах!..

— Будь здоров, Кира-бай!..

И многочисленные баи навалились на еду. Тут уже не требовалось уговоров муллы. Засучив до локтей рукава, они выхватывали из мисок сразу по нескольку кусков и целой горстью отправляли в рот, приговаривая: «Ну, и мясо… Объедение!» Все двенадцать частей огромной бараньей туши в считанные минуты превращались в груды обглоданных добела костей. Крепкие зубы с хрустом перемалывали молодые косточки и хрящи: «А ну, Кира-бай, подай мне ту, кругленькую!» Наткнувшись на картофель, сразу отбрасывали его в сторону: «Ой, это не еда!»

— Ух, и горький этот листок травы!

— Пересолили… Ну и орысы, едят что попало!

— Почему вы так говорите, уважаемый? Вот эта жаренная птичка вовсе недурна!..

— Ох и растение: слезы так и льются из глаз… А ну-ка, суньте его в рот моему другу Кира-баю!..

Лишь несколько молчаливых батыров с каменными лицами съели из вежливости по большому куску мяса и теперь сидели, глядя прямо перед собой. Так же поступили три или четыре русских офицера. Как бы найдя друг друга в этой жующей и чавкающей толпе, они начали поглядывать один на другого, словно думали о том, что ждало их впереди, встреча в бою лицом к лицу или дружба — долгая, суровая, мужская…

Снова встал генерал Неплюев, поднял выше головы бокал:

— Господа офицеры и знатные люди Киргиз-кайсацкой орды!.. Я предлагаю теперь выпить за здоровье и процветание верного слуги ее императорского величества матушки-государыни Елизаветы Петровны и нашего личного друга — великого хана Малой орды Абулхаира!

Разноголосый шум, прерываемый отдельными криками «ура!» был ответом на этот тост. Одни пили, другие ели. Но явственно слышались и недовольные голоса:

— Да приумножится твоя слава, Абулхаир!

— Чтоб ты сдох!

— Счастья и новых великих побед нашему повелителю-хану!

— Да рухнет в вечный огонь шанрак его юрты!

— Осторожней, аксакал, а то услышит!..

— Ну и пусть.. Посадил нас за стол с гяурами. Даже меня, грешного, заставил выпить запретного питья. Теперь все мы гяуры. Ой-бая-а-ай!.. Реветь будешь в могиле, Абулхаир!..

— Продал нас гяурам за бесценок, как запаршивевшую овцу!.

— Молчи, дурак, а то вырвут твой паршивый язык!

— Лучше за столом с гяурами, чем в могиле под шуршутами!

Генерал Неплюев взмахнул рукой:

— Многая лета хану Абулхаиру!

И разноголосый хор купцов, офицеров и казачьей старшины грянул «Многая лета». Визгливо и невпопад подпевали вконец опьяневшие баи и местные торговцы. Выделялся пронзительный тенорок муфтия. Потом кто-то взял домбру, и полилась над степью высокая, с переливами, песня во славу белой царицы, губернатора и хана Абулхаира.

Хан Абулхаир не первый раз участвовал в таких встречах и знал, сколько надо выпить, чтобы сохранить ум. Поэтому, когда он пошел прогуляться с несколько захмелевшим Неплюевым вдоль берега реки, шаг его был тверд, а глаз зорок.