— Каким образом вы очутились в Западном Берлине?

— Я здесь по приглашению Института социологии.

Берг внезапно вспомнил показания профессора Пфейфера: когда тот рассказывал о беседе с исчезнувшим красным, он назвал фамилию русского ученого, руководившего научной работой Кочева. Все люди, проходившие по этому делу, были выписаны у Берга, а листочки хранились дома, в сейфе.

— Ваша фамилия Исаев?

— Да.

— Присядьте, пожалуйста, здесь. Сейчас я вернусь.

«Он думает меня попугать, — понял Исаев. — Решит, что я убегу, потому что подумаю, будто он звонит в полицию. А между прочим, если он позвонит в полицию, придется бежать. Как хромой кляче. Иначе делать нечего. Он сломает мне весь план. Пока все шло так, как хотел я… Пока я все делал верно. Я верно рассчитал, уехав днем в Берлин… Мои „друзья“ — и Холтофф и Айсман — не могут смотреть за мной в столице, они сильны только здесь, в западных секторах. Я пришел сюда чистым, они не ждали меня ночью. Зачем им было ждать меня ночью? Они убеждены, что я заглотал наживу Холтоффа, я это сыграл достаточно убедительно… Очень будет обидно, если Берг позвонит в полицию. Это будет — прямо скажем — полный скандал… Неужели он слепой дурак? Неужели жизнь их так ничему и не научила?»

Через несколько минут Берг распахнул дверь кабинета.

— Войдите, — сказал он. — Я не звонил в полицию и не играл на ваших нервах. Я проверял вашу фамилию по моему досье. Ну, допустим, я вам верю. Допустим, вы действительно…

Исаев перебил его:

— Стоп! Давайте уйдем отсюда. Вам вполне могли всадить аппаратуру. И это никому не нужно, если наш разговор запишут. Пойдемте в ту комнату, где нет телефона! Там будет спокойнее…

В шесть часов утра Берг приехал к генералу Шорнбаху. Горничной, открывшей двери, он сказал:

— Не будите госпожу, но попросите срочно выйти ко мне генерала…

— Я не знаю… Так рано… Он спросит, кто вы, мой господин?

— Вы ему скажете — старый друг. Очень старый друг. Он выйдет.

Берг в свое время требовал для генерала пожизненного заключения; генералу дали семь лет, но освободился он спустя два года с помощью людей из концерна «Хёхст», который стал преемником декартелизованного «И. Г. Фарбен». Потом «Хёхст», связанный с военной промышленностью, выдвинул Шорнбаха в военную разведку: необходимо было знать армейскую конъюнктуру. Сейчас Шорнбах — вот уже пять лет, — сидел «под крышей» политической разведки в западноберлинском «бундесхаузе», и его интересы, соединявшие армию и «Хёхст», входили в конкретное противоречие с интересами Дорнброка — чем дальше, тем сильней и заметней.

Кандидатуру Шорнбаха подсказал Бергу Максим Максимович.

— Бейте в открытую, — сказал он на прощание. — Если Бонн захочет отладить контакты с Гонконгом, он не позволит это сделать частному лицу, даже Дорнброку. Они это будут делать сами, на государственном уровне. Словом, «Хёхст» будет против Дорнброка — в это и цельте. Шорнбах клюнет: он получает деньги не столько за погоны, сколько за то, что служит «Хёхсту».

Шорнбах, заспанный, в халате и пижаме, увидав Берга, замер на пороге:

— Вы?!

— У меня к вам дело. Оно не имеет никакого отношения к прошлому.

— Что вам надо, Берг? Вы достаточно мучили меня двадцать лет назад… С чем вы пришли сейчас?

— Я хочу, чтобы вы помогли стране, генералом которой вы являетесь. Я хочу, чтобы вы помогли нам в борьбе с бандой. Нужно, чтобы вот на этом документе, написанном мною, вы поставили визу: «Срочно, дело государственной важности, принять к исполнению». Читайте. Я бы не стал вас просить ни о чем противозаконном. Читайте внимательно, и вы поймете, что в этом деле вы получите свой выигрыш.

Шорнбах прочитал листок бумаги с машинописным текстом и автоматически подчеркнул красным карандашом, который он машинально попросил у Берга, все пять пунктов: «установить наблюдение по линии МАД за домом майора Гельтоффа; найти человека, который был владельцем „мерседеса“ с простреленной дверью, установить его имя; выяснить, куда этот человек будет уходить из города, а он будет уходить сегодня или завтра; организовать наблюдение за Айсманом».

— Какую выгоду от этого мероприятия получит моя организация? — спросил Шорнбах.

— Вы поможете разоблачить банду, которая в своих узкокорыстных интересах срывает все попытки здравомыслящих политиков дать Европе мир и спокойствие.

— Я бы хотел побольше конкретики…

— Вы получите конкретику, когда начнете передавать мне сводки наружного наблюдения за бандитами и данные электронного прослушивания их бесед. Работу надо начинать сегодня же. С утра. Вот здесь — мотивировка вашего согласия, — он протянул ему второй листок бумаги, — это мое к вам личное письмо, но оно тоже носит сугубо секретный характер…

— Почему вы пришли с этим в МАД?

— Да потому, что в здешней полиции есть люди Айсмана. Потому, что в ФСА есть люди Бауэра и Дорнброка. А ваша служба, как мне известно, ориентируется на другие силы…

— Допустим… Но почему вы пришли с этим именно ко мне?

— Потому, что любой другой начал бы думать перед тем, как согласиться, а вам я времени на размышление не оставляю.

— Я был солдатом, прокурор, и я умел смотреть в глаза пулям, потому что я не был членом НСДАП и я не был в СС, хотя — в этом вы были правы — я давал приказы взрывать мосты, и дороги, и города при отступлении; этим я спасал Германии жизнь ее солдат. Поэтому я всегда имею право на размышление — даете вы мне на это время или нет, не суть важно. Я был солдатом, это верно, солдатом в чине майора, но я не был палачом, прокурор, и не шантажируйте меня.