Шрифт:
Руже де Лиль еще не успел сочинить «Марсельезу», а федераты девяностого года [198] еще не возродили старинную народную песню «Дело пойдет», поскольку события происходили с божьей милостью в году тысяча семьсот восемьдесят девятом.
Питу собирался только произнести речь, а между тем произвел революцию.
Он вернулся к себе домой, угостился ломтем ситного хлеба и остатками сыра из гостиницы «Дофин», которые бережно унес, положив в каску, потом он сходил купить проволоки, смастерил силки и с наступлением ночи расставил их в лесу.
198
Делегаты провинций на празднестве Федерации в Париже 14 июля 1790 г., в годовщину взятия Бастилии.
В ту же ночь Питу добыл кролика и крольчонка.
Питу надеялся изловить зайца, но не нашел ни одного заячьего следа, что подтверждало старое охотничье правило: кошка с собакой и кролик с зайцем вместе не живут.
До кантона, где водились зайцы, нужно было идти три-четыре лье, а Питу был несколько утомлен – как-никак накануне он провел весь день на ногах. Вдобавок к тому, что он отмахал не меньше пятнадцати лье, последнюю часть пути он плелся под бременем отчаяния, а это бремя тяжело даже для отменных ходоков.
К часу ночи он вернулся домой с первым урожаем: второй он рассчитывал снять до рассвета.
Затем он уснул, по-прежнему ощущая такой горький привкус отчаяния, которое довело его до изнеможения накануне, что ему удалось проспать всего шесть часов кряду на тюфяке, столь жестком, что хозяин и тот называл его сухарем.
Питу проспал с часу ночи до семи утра. Ставни были открыты, и луч солнца упал на спящего.
В открытое окно на Питу глазели тридцать – сорок жителей Арамона.
Он проснулся, как Тюренн на лафете [199] , улыбнулся соотечественникам и приветливо осведомился у них, зачем они явились к нему такой толпой и в такую рань.
199
Тюренн, Анри де Ла Тур д’Овернь, виконт де (1611–1675), маршал Франции (1643), крупнейший французский полководец XVII в. В детстве отличался слабым здоровьем, и его отец герцог Бульонский говорил, что сын никогда не станет хорошим военным. Десятилетний мальчик решил доказать отцу противное. Когда тот предложил сыну простоять зимой в карауле всю ночь на валу крепости, Тюренн согласился, но, сморенный сном, заснул под (а не на, как у Дюма) лафетом пушки и проснулся лишь утром, когда отец с караулом пришел сменить его с поста.
Один из пришедших взялся отвечать. Перескажем вам слово в слово разговор, который у них состоялся. Человека этого звали Клод Телье, он был дровосек.
– Анж Питу, – сказал он, – мы раздумывали всю ночь; ты вчера правду сказал: граждане должны постоять за свободу с оружием в руках.
– Так я и сказал, – твердо повторил Питу, давая понять, что отвечает за свои слова.
– Да только у нас нет главного, без чего мы не можем постоять за свободу.
– Это чего же?
– Оружия.
– Ага, ты дело говоришь, – изрек Питу.
– Да только мы так долго судили и рядили, что не пропадать же нашим стараниям зря! Уж мы вооружимся, чего бы это ни стоило.
– Когда я покидал Арамон, – заметил Питу, – здесь было пять ружей: три пехотных, одно охотничье, одноствольное и еще одна охотничья двустволка.
– Осталось только четыре, – возразил представитель народа. – Охотничье ружье месяц назад разорвалось от старости.
– Это ружье принадлежало Дезире Манике, – вставил Питу.
– Да, и при взрыве я лишился двух пальцев, – добавил Дезире Манике, поднимая над головой изуродованную руку, – а поскольку несчастье приключилось со мной в заповеднике этого аристократа, господина де Лонгпре, аристократы дорого мне заплатят!
Питу кивнул головой, подтверждая его право на возмездие.
– Выходит, у нас только четыре ружья, – продолжал Клод Телье.
– Что ж! Четырьмя ружьями вы можете вооружить пять человек, – подытожил Питу.
– Как так?
– Пятый понесет пику. В Париже так и делают: на четырех с ружьями всегда приходится один с пикой. Пики бывают очень кстати: на них надевают головы, которые сносят с плеч.
– Вот это да! – весело ахнул чей-то густой бас. – Ну, нам-то не придется никому сносить голову, а?
– Не придется, – сурово ответствовал Питу, – коль скоро мы отвергнем золото господина Питта и его сына. Но мы вели речь о ружьях; не будем же отвлекаться от этого вопроса, как говорит господин Байи. Сколько в Арамоне людей, способных носить оружие? Считали?
– Считали.
– Сколько?
– Нас тридцать два человека.
– Значит, недостает двадцати восьми ружей.
– Нипочем нам их не раздобыть, – изрек толстяк с жизнерадостной физиономией.
– Эх, Бонифас, – возразил Питу, – не говори, чего не знаешь.
– А чего я не знаю?
– Того, что знаю я.
– А что ты знаешь?
– Знаю, где достать оружие.
– Достать?
– Да, у парижан тоже не было оружия. И что же? Господин Марат, ученейший доктор, правда, очень уж безобразный, сказал парижанам, где лежит оружие; парижане пошли и обнаружили его.