– Ого! – протянул Бийо. – Выходит, там произошли какие-то события? Давай-ка поторопимся, дружище.

– А вон там тоже огонь, – объявил Питу, сумевший приподняться на крупе Марго. – Видите? Видите? Вон искры.

Марго остановилась. Бийо спрыгнул на дорогу и подошел к группе солдат в сине-желтых мундирах, устроившихся биваком под придорожными деревьями.

– Друзья, – обратился он к ним, – вы не можете мне сказать, какие новости из Парижа?

В ответ он услышал ругательства, произнесенные на немецком языке.

– Что они такое говорят? – спросил Бийо у Питу.

– Единственное, что я могу сказать, дорогой господин Бийо: это не латынь, – ответил дрожащий Питу.

Бийо задумался и огляделся.

– Экий же я болван! – воскликнул он. – Это же надо заговорить с цесарцами!

Однако он продолжал стоять на дороге, с любопытством осматриваясь.

К нему подошел офицер.

– Протолшайте сфой путь, – приказал он. – Пыстро, пыстро.

– Прошу прощения, капитан, – обратился к нему Бийо, – но дело в том, что я еду в Париж.

– Так в шем тело?

– Да вот увидел вас на дороге и теперь боюсь, что меня задержат на заставе.

– Не затершат.

Бийо сел на лошадь и поехал дальше.

Но, доехав до Ла Виллет, он наткнулся на гусар из полка Бершени [65] , которыми были забиты все улочки.

Поскольку на сей раз Питу имел дело с соотечественниками, расспросы оказались более успешными.

– Прошу прощения, сударь, – обратился он к одному, – какие новости из Парижа?

– Да эти ваши бешеные парижане требуют обратно своего Неккера [66] и обстреливают нас из ружей, как будто мы имеем к этому какое-то касательство.

– Требуют обратно Неккера? – воскликнул Бийо. – Они что же, потеряли его?

– Само собой, если король его сместил.

– Король сместил господина Неккера? – возопил Бийо с возмущением, подобным возмущению верующего, услышавшего про святотатство. – Сместил этого великого человека?

– Да, друг мой. И более того, этот великий человек уже следует в Брюссель.

– В таком случае мы еще посмотрим, кто будет смеяться последним, – грозно бросил Бийо, даже не подумав о том, какой он подвергается опасности, произнося столь мятежные речи в окружении тысячи с лишним роялистских сабель.

Он вскочил на Марго и нещадно подбадривал ее каблуками вплоть до самой заставы.

Но чем ближе он к ней подъезжал, тем явственнее видел багровые отблески пожара; в районе заставы к небу взметались столбы пламени.

Оказывается, горела сама застава.

Ревущая, разъяренная толпа, в которой было много женщин, проклинающих и кричащих, как обычно, куда громче, чем мужчины, бросала в огонь обломки ограждения, вещи и мебель таможенных писцов.

На дороге с ружьями к ноге стояли венгерский и немецкий полки, спокойно смотрели на происходящий разгром и никаких действий не предпринимали.

Бийо не остановился перед огненной преградой. Он погнал Марго сквозь пламя, она отважно преодолела горящую рогатку, но, преодолев ее, вынуждена была остановиться перед плотной толпой народа, хлынувшего из центра города к заставам, – кто с песнями, а кто с криками: «К оружию!»

Бийо выглядел тем, кем он был в действительности, то есть фермером, приехавшим в Париж по своим делам. Быть может, он слишком громко кричал: «Дорогу! Дорогу!» Зато Питу так вежливо повторял после него: «Пропустите, пожалуйста! Пропустите, пожалуйста!» – что получалось: один исправляет другого. Никто не был заинтересован препятствовать Бийо ехать по своим делам, так что его пропустили.

К Марго вернулись силы; огонь опалил ей шерсть, непривычные крики пугали. Теперь уже Бийо выбивался из сил, чтобы не раздавить кого-нибудь из многочисленных зевак, побежавших от заставы к рогаткам.

Направляя Марго то вправо, то влево, Бийо кое-как добрался до бульвара, но там ему пришлось остановиться.

По бульвару от Бастилии к Хранилищу мебели – а в ту эпоху это были два каменных узла, скрепляющих пояс на боках Парижа, – шла процессия.

Процессия эта, заполнившая бульвар, несла носилки. На них стояли два бюста – один задрапированный крепом, второй увенчанный цветами.

Крепом был задрапирован бюст Неккера, министра, не то чтобы попавшего в опалу, а просто смещенного; цветами же был увенчан бюст герцога Орлеанского, который при дворе открыто взял сторону женевского экономиста [67] .