При появлении депутации огонь из второго двора прекратился; посланцам муниципалитета дали знак, что они могут подойти, и они подошли, скользя на пролитой крови, перешагивая через трупы, протягивая руки раненым.

Под их прикрытием народ перегруппировался. Убитых и раненых унесли, на каменных плитах двора осталась только кровь – красные лужи крови.

Итак, огонь из крепости прекратился. Бийо вышел, чтобы попытаться заставить осаждающих тоже прекратить стрельбу. У ворот он столкнулся с Гоншоном. Тот стоял без оружия на самом виду, словно на него снизошло вдохновение, и с таким спокойствием, как будто был уверен в своей неуязвимости.

– Ну, что там с депутацией? – спросил он у Бийо.

– Вошла в Бастилию, – сообщил Бийо. – Прикажи прекратить огонь.

– Нет смысла, он все равно не согласится, – ответил Гоншон с такой уверенностью, как будто господь бог одарил его способностью читать в людских сердцах.

– Не важно. Будем уважать законы войны, ведь теперь мы стали солдатами.

– Ладно, – бросил Гоншон.

Он обратился к двум людям из народа, которые, по всей видимости, передавали его приказания всей этой массе:

– Эли, Юлен, проследите, чтобы не было ни одного выстрела по крепости.

Оба адъютанта устремились в толпу, сообщая приказ командира; выстрелы из ружей становились все реже и наконец совсем прекратились.

Наступила передышка. Ее использовали, чтобы позаботиться о раненых, количество которых подходило уже к четырем десяткам.

И тут часы пробили два. Приступ начался в полдень. Итак, сражение длилось уже два часа.

Бийо вернулся на прежнее место, за ним пошел Гоншон.

При этом он все время поглядывал на решетку; чувствовалось, что он явно обеспокоен.

– Что с тобой? – поинтересовался Бийо.

– Если через два часа мы не возьмем Бастилию, все пропало, – ответил Гоншон.

– Почему?

– Потому что двору станет известно, что мы затеяли, он пошлет швейцарцев Безанваля и драгун Ламбеска, и мы окажемся между двумя огнями.

Бийо вынужден был признать, что в словах Гоншона есть немалая доля истины.

Наконец появились депутаты. По их мрачному виду было ясно: миссия их не удалась.

– Ну, что я говорил? – радостно воскликнул Гоншон. – Все будет, как я предсказывал. Проклятая крепость обречена.

И тут же, даже не переговорив с депутатами, он ринулся в первый двор, крича:

– К оружию, дети мои! К оружию! Комендант отказал!

А было так. Едва комендант прочел послание де Флесселя, лицо его озарилось радостью, и вместо того чтобы принять сделанное ему предложение, он объявил:

– Господа парижане, вы сами хотели драки. Теперь отступать поздно.

Парламентеры настаивали, указывали ему, к каким бедам может привести продолжение обороны Бастилии. Однако Делоне не хотел ничего слушать и под конец объявил парламентерам, как и два часа назад Бийо:

– Уходите, не то я прикажу вас расстрелять.

Парламентерам пришлось уйти.

На этот раз военные действия открыл Делоне. Казалось, ему не терпится. Не успели депутаты вступить в первый двор, а свирель Морица Саксонского пропела свою песенку, три человека упали: один был убит, двое ранены.

Один раненый был французский гвардеец, второй – парламентер.

Увидев, как этого человека, чья неприкосновенность священна, уносят, залитого кровью, толпа вновь разъярилась.

Оба адъютанта Гоншона опять заняли свои места рядом с ним, однако они успели сбегать к себе домой и переодеться.

Правда, жили они поблизости: один на Арсенальной площади, второй на Каретной улице.

Юлен, который сначала был часовщиком в Женеве, а потом егерем у маркиза де Конфлана, облачился в ливрейный кафтан, весьма смахивающий на форму венгерского офицера.

Эли [128] , бывший офицер пехотного полка королевы, надел мундир, и это придало уверенности народу, поверившему, что армия за него и с ним.

Перестрелка велась с еще большим ожесточением, чем прежде.

В это время г-н де Лом подошел к коменданту Бастилии.

Он был храбрый и честный солдат, но в душе оставался гражданином, со скорбью смотрел на происходящее, а главное, предвидел, чем все кончится.

– Господин комендант, – обратился он к Делоне, – вам известно, что у нас нет провианта?