– О государь, я готов проливать его сколько угодно, а если пожелаете, то и вылечу эту рану, уверяю вас.

– Еще бы не желать!

– Только вам нужно очень захотеть, государь.

– Но ведь так оно и есть.

– Прежде чем продолжать, ваше величество, – проговорил Жильбер, – благоволите прочитать эту строчку, написанную на полях тюремной книги рядом с моим именем.

– Что за строчка? – с беспокойством осведомился король.

– Взгляните.

«По ходатайству королевы…»

Король нахмурился и воскликнул:

– Королевы? Значит, вы навлекли на себя немилость королевы?

– Государь, я уверен, что ее величество знает меня еще меньше, чем ваше величество.

– Но вы, должно быть, все же совершили какой-то проступок, ведь просто так в Бастилию не попадают.

– Похоже, попадают – ведь я побывал там.

– Однако вас послал сюда господин де Неккер, а приказ подписан им.

– Это так.

– Тогда объяснитесь. Переберите в памяти свою жизнь и посмотрите, не найдется ли какого-либо обстоятельства, о котором вы сами позабыли.

– Перебрать в памяти свою жизнь? Хорошо, государь, я это сделаю, причем вслух. Не беспокойтесь, это будет недолго. С шестнадцати лет я без отдыха трудился. Начиная с того дня, как я покинул Францию, я не знаю за собой ни одного проступка, ни даже ошибки, мне не в чем себя упрекнуть – мне, ученику Жан Жака, соратнику Бальзамо, другу Лафайета и Вашингтона. Когда приобретенные знания позволили мне лечить раненых и больных, я всегда помнил, что в каждой своей мысли, в каждом движении должен рассчитывать на господа. Раз господь поручил мне заботу о здоровье людей, я как хирург проливал кровь, но из человеколюбия и всегда готов был отдать свою, чтобы облегчить страдания или спасти больного. Как врач я всегда утешал, а порой и творил добро. Так прошло пятнадцать лет. Господь наградил меня за мои труды: я видел, как к страждущим возвращается жизнь, и все они целовали мне руки. Некоторые умирали – значит, так судил им бог. Нет, государь, повторяю: с тех пор, как пятнадцать лет назад я покинул Францию, мне не в чем себя упрекнуть.

– В Америке вы встречались с разными новаторами и в своих сочинениях распространяли их идеи.

– Да, ваше величество, я не упомянул об этом в знак признательности к королю и народу.

Король промолчал.

– Государь, – продолжал Жильбер, – теперь вам известна вся моя жизнь. Я никого не обидел, не оскорбил – ни королеву, ни даже нищего, и хочу спросить у вашего величества, за что я был наказан?

– Я поговорю с королевой, господин Жильбер, однако уверены ли вы, что приказ о вашем аресте исходил непосредственно от нее?

– Этого я не говорю, ваше величество, и даже думаю, что королева лишь поставила свою подпись на чьем-то прошении.

– А, вот видите! – радостно заметил Людовик.

– Да, но вам, государь, прекрасно известно, что, ставя свою подпись, королева отдает приказ.

– А на чьем прошении она расписалась? Ну-ка, посмотрим.

– Взгляните, ваше величество, – предложил Жильбер.

С этими словами он протянул королю письмо о заключении под стражу.

– Графиня де Шарни! – вскричал король. – Выходит, это она приказала вас арестовать? Но что же вы сделали бедняжке Шарни?

– Сегодня утром, государь, я даже не знал ее имени.

Людовик провел рукою по лбу.

– Шарни, – пробормотал он, – Шарни – сама кротость, сама доброта, сама невинность!

– Вот видите, ваше величество, – со смехом заметил Жильбер, – меня посадили в Бастилию по просьбе трех христианских добродетелей.

– Сейчас я все выясню, – отозвался король и дернул за сонетку.

Вошел придверник.

– Узнайте, не у королевы ли сейчас графиня де Шарни, – распорядился король.

– Государь, – ответил придверник, – госпожа графиня только что прошла по галерее и сейчас садится в карету.

– Бегите за ней, – приказал Людовик, – и попросите прийти ко мне в кабинет, дело чрезвычайно важное. – Затем, повернувшись к Жильберу, он добавил: – Вас это устраивает, сударь?

– Безусловно, ваше величество, премного вам благодарен.

Услышав приказ короля привести г-жу де Шарни, Жильбер отошел в нишу у окна. Что же до короля, то он принялся расхаживать взад и вперед по зале с круглыми окнами, размышляя то об общественных делах, то об этом настойчивом Жильбере, странному влиянию которого он невольно поддался, хотя в этот миг ничто, кроме новостей из Парижа, его не должно было бы интересовать.