— Ждем.

— Время есть, конечно. Так, значит, вы позволите, да?

— Конечно, конечно, Сергей Дмитриевич.

Дубов вернулся на свое место, заглянув предварительно в секретный отдел, разложил на столе папки с материалами по Нагонии и, достав ручку, начал вчитываться в строки; ручку теперь он держал строго вертикально, замечание ЦРУ учел; кадры получались со срезанным верхом и низом, а в Лэнгли ценили не то что строку — запятую.

В два часа он спустился на стоянку, сел в «Волгу» и поехал к Ольге.

— Здравствуй, лапа, — сказал он. — Паспорт с собою?

— Да. А что?

— Ничего. Я хочу сделать тебе сюрприз.

Около загса он остановил машину, поднялся с девушкой на второй этаж; Ольга повисла у него на руке, прижалась, поцеловала в ухо.

— Не надо привлекать внимание, — шепнул Дубов. — Сдерживай эмоции, пожалуйста.

— А если они не сдерживаются?

— Так не бывает. Выдержка — прежде всего. Очень хочешь быть женой?

— Очень.

— Почему вы все так замуж стремитесь, а?

— Потому что любим, наверное.

Дубов усмехнулся:

— А что такое любовь? Можешь определить? Ладно, это философия, заполняй бланк, лапа. Через пару месяцев поедешь со мною на запад, там мы с тобою выясним эту философскую проблему. Хочешь со мною уехать, а? На работу, на работу, бить буржуев в их берлоге, хочешь?

— Какой же ты сильный и умный, Сережа! Как мне радостно быть с тобой!

Дубов заполнил бланк быстро, помог Ольге, выслушал рассеянно слова загсовского работника:

— От всего сердца поздравляем с вашим решением. Ждем вас через три месяца, машину можно заказать на первом этаже, по поводу обручальных колец обратитесь в комнату номер восемь, там все объяснят.

— Про кольца и машину — спасибо, — сказал Дубов, — а вот три месяца нас никак не устроят. Мы вот-вот уезжаем за границу, по делам, может, посодействуете ускорить оформление брака? Необходимые ходатайства я подготовлю, ладно?

…Потом Дубов отвез Ольгу на работу, дал поцеловать себя:

— Только в ухо не надо, мне щекотно.

В пять часов он сдал все папки в отдел, проверил, как точно секретчица отметила время, и пошел на профсоюзное собрание.

Дубов, в отличие от других, был подчеркнуто внимателен; когда кто-то из выступавших поднимал острый вопрос, он переглядывался с теми, кто сидел в президиуме, в зависимости от реакции там, соответствующим образом вел себя: лицо его менялось, словно человек примерял маски античных актеров — недоумение, радость, возмущение, снисходительность, интерес…

После собрания Дубов поехал домой. Он поднялся в лифте на четвертый этаж, открыл дверь и почувствовал на плечах руки: рядом с ним стояли Проскурин и Гмыря; около двери — три чекиста; понятые — две женщины и мужчина со странной бородой; она показалась Дубову отчетливо клетчатой; седина — внизу, потом клочья черных волос и рыжий отлив возле ушей.

— В чем дело, товарищи? — спросил Дубов, чувствуя, как лицо его сделалось багровым; горло перехватило; тяжелый комок мешал дыханию.

— Мы войдем к вам и там все объясним, — сказал Гмыря. — Открывайте дверь своим ключом.

Дубов не мог сдержать дрожь в руке, ключ никак не попадал в скважину.

— У меня кто-то уже был-ыл, — сказал он себе самому, — я чувствую, тут уже был кто-то…

В комнате ему предложили сесть, обыскав предварительно: лицо его сделалось бледным, сразу же обозначились синяки под глазами.

— Ознакомьтесь с постановлением на обыск, — сказал Гмыря.

Дубов никак не мог прочитать, строчки двоились.

— Вы можете искать, но что только? — сказал он. — Мне сдается, что случилась-ась какая-то ошибка. Или нарушаются нормы социалистической законности-ти.

Следователь, капитан Анибеков, подвинул себе стул, сел напротив Дубова:

— Вы не хотите признаться во всем чистосердечно?

— В чем?

— Подумайте. Чистосердечное признание всегда учитывается.

— В чем-ем я должен признаться-аться? — тяжело заикаясь, спросил Дубов.

— Умели напачкать, сумейте и отвечать, Дубов, — сказал Гмыря.

— Мне признаваться-аться не в чем. И напрасно ваши люди угоняют мою машину.

Проскурин глянул на Гмырю — машину действительно отгоняли; надо было срочно проверить, нет ли в ней тайника.