Это хранительница сбывшихся кошмаров повисла за окном комнаты, похожей на гроб, и зажгла свечу у изголовья задохнувшегося лета. К нему опять пришли убитые им когда-то люди. Все разом и одновременно. Было непонятно, как они смогли уместиться на этом промежутке между диваном и окном, ибо несть им было числа. И себя другого он увидел со стороны, молодого, полного сил, в лейтенантской полевой форменке с неясными эмблемами на петлицах. Еще в руки его не вложено мачете, еще далек пистолет с глушителем, и удавкой-то толком пользоваться не умеет. Но хочет научиться. Служить Родине нужно на любом месте. А это не самое плохое — острие служения и смысла. Но улыбка двойника слишком глумлива и слишком много в ней знания. И кусок шнура у него в руках откуда? Он галстук из него мастерит. Траурный ошейник. И оглядывает комнату в поисках крюка.

Он забылся, а может быть, очнулся в холодном коридоре, но холод этот был лжив, и уже пламя из-под земли, в назначении которого можно было не сомневаться, нашло его, и прокаженные уроды иных времен и народов заблокировали выход из коридора. Нет выхода. Вот они уже близко. У них в призрачных руках нет мачете и удавок, нет пистолетов Стечкина и винтовок М-16. В руках у них оружие, которое называется возмездием…

Оно приходит всегда и везде. Но еще страшнее — вот такие раздавленные осколки одиночеств. Ночами имена и отчества отлетают от нас, как прах и пыль с подошв. Ночами мы сходим с дневных сцен и попадаем на ночные, где химеры овеществлены. И приходит другое имя, то, что должно было быть у тебя по святцам, но ведь была у нас эпоха. И вот ты со своим именем здесь.

Наконец он очнулся окончательно, и в этот миг в комнату ворвался рассвет. Солнце выплеснулось на светлые обои, повисло над соседней крышей совершенно, кроваво, будто не рассвет это, а закат. Даже небо над территорией лжи и лицемерия переиначило свой вечный ритуал возвращения от сна к жизни.

Любовь — это бугорок на тихом кладбище.

Ночью он молчал, а Анна Ивановна шептала слова забытые и дежурные. Обезглавленная Анна Ивановна произносила слова признательности удавленному ему.

Наконец они очнулись оба, и снова было то, что должно называться любовью.

Ну, не был он ходоком. И то, что это вот посещение Родины украсилось короткими и яростными встречами, и то, что он во время этих соитий, которые слились в одно, какое-то беспрерывное, уплывал сейчас в бредовое состояние и ему мерещилось всякое, было удивительным. Он совершал бездумные поступки, будучи не совсем простым путешественником, вел себя, как полный лох, оброс массой знакомых, пил, совокуплялся чуть не прилюдно, а коли это было ему вдруг дано, значит, дело шло к заключительному фрагменту его истории. Жизнь, кажется, заканчивалась всерьез.

Он не ощущал сейчас грани между сном и явью, и это уже никуда не годилось. И если сейчас он тихо вставал и покидал нору Анны Ивановны, то это не означало, что сие происходит в яви, как не отрицало и того, что очнется он не на диване стареньком, а в парке, на озере или того круче… Но масштабы эти, эти выкройки были мелковаты и, безрассудно перемещаясь по утреннему городу, он никак не мог сложить их в единую ткань. Неизвестно было, где он теперь, так хитро, путано происходило его перемещение.

Лицо озера явилось, предприняв все же долгую жеманную попытку скрыться, заслониться домиками-развалюшками и огородами. Наконец перевернутые лодки и голос великого и ехидного показали, что цель близка. Через минуту-другую кромка, разделяющая иные категории яви и сна, стала кромкой отлива.

Он был здесь один.

Турбаза показалась вдали и, поглумившись над ним несколько, то есть перемещаясь вместе с тем, что находилось на линии горизонта, позволила к себе приблизиться. Из трубы поднималась тонкая струйка светлого дыма.

Дверь хозяйственного блока оказалась открытой, он беспрепятственно миновал первое помещение и оказался в коридоре. Спасатель ночной сидел к нему спиной, в телогрейке и сапогах. Более на нем ничего не было. И даже для темного коридора с неверным предутренним светом он был слишком, нереально черным. Наконец, он обернулся.

— Черная Рожа!

— Яволь.

— Я спокойно сплю на диване, никого не трогаю. Зачем ты пришел? Я хочу назад, к Анне Ивановне.

— А к девочке Тане не хочешь? Она послаще. Только ты ее деньгами портишь. Много дал.

— Пойди ты в жопу.

— Нет проблем. А ты доедешь общественным транспортом.

— Будет белый день. Я не хочу.

— Тогда жди ночи и возвращайся другим путем.

— Что ты здесь делаешь?

— Печь топлю. Времена на переломе. Вот устроился на работу и подхалтуриваю. В ночную смену очень даже ничего. На щепках — голубое пламя, сезон купаний и любовей закончился. Ночью туман был.