Мещеряков без особого энтузиазма воспринял новость, что знакомого его заместителя нужно срочно отвезти ко врачу.

– А больше некому? – голос директора звучал скорее устало, чем недовольно.

– Нет… Вась, ты же меня знаешь: не будь ситуация экстренной, я бы никогда…

– Угу, угу. Ладно, гуляй. Без тебя мне будет сложно, но я уж как-нибудь справлюсь.

– Спасибо! Я отработаю, – пошутил Прошкин.

– Конечно, – с непонятной интонацией произнёс Мещеряков и отключился.

– Ну вот, можем ехать, – сказал Геннадий и, подойдя к краю тротуара, вытянул руку. – Такси!

Таксист был удивлён: он никак не мог понять, что рядом с представительным и богатым человеком, каким выглядел Прошкин, делает этот оборванец. Но сунутые в руку деньги сделали своё дело. Всю дорогу до больницы водитель ехал молча.

Негромко играло радио, разнося по салону попсовый мотивчик очередной песенки о несчастной любви. Ефимцев с Прошкиным тоже молчали: хотя предварительной договорённости не было, оба сочли, что обсуждать их «дело» на людях не стоит.

С не меньшим удивлением посматривали на них работники и посетители больницы. Некоторые в отвращении или презрении отворачивались.

Дождавшись, когда кабинет хирурга освободится, Прошкин потянул за собой Ефимцева.

– Эй, вы куда?! Тут вообще-то очередь! – выкрикнул примостившийся под высоким разлапистым растением пенсионер с газетой в руках.

– Мы по-быстрому, – не останавливаясь сказал Прошкин, пропуская вперёд Павла.

Пенсионер недовольно хмыкнул и вернулся к разгадыванию кроссворда.

Удивление на лице хирурга Зеленштейна являло собой квинтэссенцию взглядов, которые бросали на странную парочку окружающие. Врач дал какие-то указания своему помощнику – белобрысому мускулистому парню – и отвёл Прошкина в сторону.

– Кто это такой? – шёпотом спросил Зеленштейн.

– Один очень интересный человек, – так же, шёпотом, ответил Геннадий.

– Ген, ты в порядке?

– Как никогда.

– Что-то я не уверен…

– Будь я не в порядке, пошёл бы не к тебе, а к психиатру.

– Да?.. И чем я могу помочь?

Прошкин объяснил, и к удивлению на благородном лице с кустистыми бровями добавилось сомнение.

– Ну ладно, чего тебе стоит, – принялся уламывать друга замдиректора канала.

– Я тут вообще-то не хренью страдаю, – веско заявил Зеленштейн.

– Так и я тоже! Говорю тебе, дело очень важное, а может стать ещё и очень выгодным! – Прошкин знал, куда надавить.

Хирург сдался.

– Ладно. Но если его башка такая же пустая, как твоя, ты мне будешь должен.

– Сколько? – тут же внёс точность дотошный Прошкин.

– Ящик водки!

Ефимцев всё это время стоял возле окна и наблюдал за проносящимися мимо машинами.

«Такое впечатление, что вид обыкновенного, едущего по дороге автомобиля приводит его в трепет», – подумалось Геннадию.

– Павел! – окликнул он засмотревшегося мужчину.

Тот резко обернулся.

– А? Что?

– Вот, познакомьтесь, это Герман Натанович.

Ефимцев порывисто протянул Зеленштейну руку.

– Здравствуйте, доктор!

– Очень приятно, – сказал тот, но руки не пожал.

– Он вас осмотрит, – продолжил Прошкин. – А я подожду здесь, в коридоре. Чтобы не привлекать внимания.

– Пройдёмте на рентген, – позвал Зеленштейн, а затем обратился к помощнику: – Данила, остаёшься за главного. Людей в очереди я оповещу, что скоро вернусь.

Сидя на скамейке и ожидая, когда вернутся хирург со своим новым, необычным пациентом, Прошкин испытывал необъяснимые чувства. Он не смог бы дать им определения, потому что ничего подобного раньше не ощущал.

– Вот так всегда… знакомства, протекция… По протекции теперь и бомжей без очереди обследуют… А мы должны это терпеть… – ворчал кто-то справа.

Геннадий повернулся и увидел знакомого старичка. Газета с разгаданным кроссвордом лежала на диване.

– Извините, – зачем-то сказал телевизионщик, – у нас очень срочное дело…

– А у кого оно не срочное! У меня, между прочим, нога болит – страсть как болит, хочу вам сказать! Грозили ампутацией!..

– Да-а, неприятно…

– Неприятно!.. И это ещё что! Мне недавно вырезали аппендицит.