Его, действительно, нельзя было бы назвать социалистом (хотя он и обращается к вмешательству государства, но это обращение имеет туже причину и цель, как и обращение к государству индивидуалистов XVIII века), если бы он прежде чем отстаивать права индивидуума и высокую ценность человеческой личности, как то имело место в только что приведенном отрывке и во многих других [1982] , не начал с чрезмерного расширения «личности государства», видя в последнем нечто сверхчеловеческое, если бы он не признал законодательство способным исцелить все общественные недуги, если бы он не был увлечен, очарован идеей прогресса, прогресса абсолютного, рассматриваемого в качестве высшей цели, достойной быть предметом достижения и достигаемой не столько индивидуумом, сколько ради индивидуума.

Все эти черты, взятые вместе, составляют государственный социализм, как его понимают у нас многие радикальные или даже либеральные политики, которые, не желая противопоставлять требованиям масс абсолютно неприемлемую цель, но не обладая способностью восходить к принципам, чтобы при помощи их разобраться в этих требованиях и особенно в средствах для их удовлетворения, набрасываются на государственный социализм, замечая в последнем лишь его примирительный характер и доставляемые им минутные выгоды.

В руководящих идеях государственного социализма находили сходство с идеями просвещенного абсолютизма: тот же самый метод; тот же самый дух, равноценные результаты.

Метод? Было бы любопытно и поучительно сравнить в деталях Учреждения Бильфельда с современным германским или даже французским специальным законодательством. Конечно, взгляды, господствующие теперь, например, на общественную гигиену не те, что в середине XVIII века; но точная и мелочная регламентация, которой желал Бильфельд, была бы, mutatis mutandis, к лицу нашим регламентам и ордонансам. Дух? Задачей просвещенного деспотизма было служить интересам государя и защищать его совесть от всякого угрызения, внушая ему убеждение, что он пользовался своим просвещением на благо своего народа. В настоящее время задача государства, применяющего эту форму социализма, сводится к тому, чтобы обеспечить гражданам известную сумму материальных благ, разумеется, во имя правильно понятого интереса, – ради борьбы с революционным духом или также вследствие угрызений совести, – так как государство убеждено, что, обладая специальными знаниями, которых лишены граждане, оно не имеет права держать эти знания под спудом. Результаты? Просвещенный абсолютизм оказался неспособен создать людей, так как он имел в виду не человеческую личность, а избавление последней от необходимости мыслить, желать, действовать, существовать. Кроме того, просвещенный абсолютизм оказался неспособен защитить тот политический строй, прочность которого он должен был обеспечить. Все заставляет думать, что то же самое случилось бы и с государственным социализмом, если бы ему удалось одержать верх, и что вместо поддержки современного социального строя он сделал бы его более доступным для противников, уничтожая в массах чувство инициативы, а вместе с тем и чувство ответственности.

Мало того, стремясь как будто к благу отдельных людей, государственный социализм работает прежде всего для самого государства. На этот счет не ошибался великий политик-практик, покровительствовавший этой доктрине и официально утвердивший ее господство в Германии [1983] . Он хорошо понимал, что государство привязывает к себе гражданина прочными узами зависимости и подчинения, приучая его обращаться к нему с просьбами об издании закона, административного распоряжения или полицейского приказа. Он хорошо понимал, что государство как таковое крепнет от этих видимых уступок. Политические формы могут меняться, но сумма власти, бюджет принуждения, связанные старыми формами с новыми, не только не уменьшаются, но возрастают.

Революционный социализм также считается с этим неизбежным результатом. Поэтому, признавая радикальную несостоятельность государственного социализма, он без сожаления и даже с удовольствием смотрит на развитие вытекающих из него учреждений. Подобно тому, как экономическая концентрация, столь восхваляемая ортодоксальными экономистами за ее полезность для крупных промышленных, торговых и финансовых организаций, подготавливает, по мнению научного социализма, обобществление средств производства, облегчая коллективизму захват существующих ныне полных и неполных монополий, так и государственный социализм полезен тем, что приучает людей к дисциплине, которую им придется соблюдать при господстве коллективизма. Как всякое средство обхода, государственный социализм, по-видимому, не трогая будущего, захватывает его и, по-видимому, устраняя опасность, приближает момент ее наступления [1984] .

Тем не менее государственный социализм не возник бы, а возникнув, не достиг бы такого развития, как теперь, не увлек бы сильных умов, не породил бы целый легион теоретиков и апостолов, не привел бы в беспокойство и смущение совесть множества людей, если бы не отвечал, хотя и плохо, некоторым запросам современности. Во всяком случае возникновение и успех государственного социализма являются новым доказательством современного кризиса и делают более неотложной необходимость положить ему конец.

Фулье и Ренувье – вот два философа, которые в высшей степени ясно сознавали современный кризис социальных и политических идей и пытались разрешить его. Прежде чем закончить наш труд, нам остается рассмотреть эти две попытки, построенные на совершенно различных основаниях.

Фулье подходит к вопросу с трех сторон. Как должно в настоящее время понимать право, общество и собственность [1985] ?

Относительно права были выставлены три основных тезиса: право сливается с силой, право представляет собою господствующий интерес, право является выражением внутренней свободы человеческой души. Каждый из этих тезисов, по мнению Фулье, отчасти правилен, отчасти ложен. Каждый из них, следовательно, составляет при условии исправления частицу полной и абсолютной истины.

К чему приводит отождествление права и силы? Оно приводит к междоусобной войне, затем – к «поглощению индивидуума нацией, расой, человечеством, наконец, массой» [1986] . Но из этого не следует, что право и сила не имеют ничего общего. Из этого не следует в особенности, что для дела самого либерализма была безразлична возможность оценки свободы «с точки зрения власти и эволюции» [1987] . Предваряя будущее, Фулье дополняет «при помощи чисто произвольной гипотезы» механическую теорию «так, как она сама дополнит себя когда-нибудь» [1988] . Он допускает, что мир управляется механически, но спрашивает, «какие механизмы являются наиболее совершенными и наиболее богатыми живыми силами». Не те ли, очевидно, которые, «будучи предоставлены самим себе, всего дольше движутся самостоятельно» [1989] ?