И Ябто понял — пришло время нанести удар.

Когда в распадке показалась луна, он увидел открытое пространство, покрытое валунами. Где-то поблизости сонно бормотала малая река. Широкий человек приказал жене остановиться. Ума остановилась. Не поворачиваясь к мужу, она подняла голову и оглядела место — будто осваивалась.

Дерзкий, издевающийся страх подсказал Ябто, что не стоит тратить время на слова. Он отвязал топор. Ума, стоя к мужу спиной, сказала:

— Там, чуть сзади тебя, есть упавшее дерево. Большое.

Обернувшись, Ябто различил в нескольких шагах широкий ствол и пошел к нему.

Подошла Ума.

— Другие женщины мне завидовали. Хороший, говорили, у тебя муж. Невеликое богатство получил от отца, а всякую вещь хранит в исправности, и лабаз всегда полон. И сейчас ты лабаз под самую дверь наполнил, осталось самую малость положить, чтобы до конца дней не беспокоиться.

Женщина Поцелуй опустилась на колени, легла головой на широкий ствол и произнесла напоследок:

— Только знай, муж мой железный, я тебя не покину.

Ярость взыграла в Ябто. Он занес топор, но за мгновение до удара разум сказал, что острому топору не под силу поразить зверя в облике Умы. Зверя уничтожит только длительное, тяжкое страдание — без надежды спастись, — страдание, равное той ненависти к Ябто, которую носит в себе зверь.

Широкий человек повернул топор обухом вниз, перебил жене кости рук и ног и пошел прочь, в темноту. Он шагал широко, не разбирая дороги и не помня пути в свое малое стойбище. Но, пройдя достаточно времени, Ябто остановился, замер, прекратив дыхание, — он слушал воздух, пытаясь различить в нем стон, оставшийся далеко. Воздух был пуст.

— Ничего, — сам себе усмехнулся широкий человек и стал напряжённо искать в темноте потерянную дорогу к берегу, где была его лодка и малый чум.

Он не блуждал, вышел к стойбищу перед рассветом, забрался в походный чум и уснул.

Утром он съел еду, оставленную женой, собрал сети, чум и спустился по Йонесси на полдня пути. На месте открытом, плоском, свободном от тальника широкий человек основал новое стойбище. В прежнее решил не возвращаться, чтобы не вспоминать о прошлом и не видеться с людьми, знающими, где он живет.

Широкий человек не знал сна и отдыха. Утром он выставлял сеть — осетр и красноперый таймень сами шли в нее, будто знали, что в преддверии зимы у Ябто нет запаса. Ночью на отмелях он бил острогой налимов и щук. И скоро яму, вырытую до глубины подземного инея и выложенную свежим лапником, заполнили тела великих рыб. Сига, пелядь и другую добычу помельче он сушил на ремнях. Но тепла и солнца уже не оставалось, и Ябто вырыл другой ледник.

Ежедневная и счастливая борьба с великой рыбой, которую приходилось упорно бить, прежде чем затащить в лодку, занимала все его внимание. Он не тосковал, не жалел ни о чем. Он видел себя на верном, проторенном пути своей жизни, и обильный улов считал знамением.

Широкий человек прекратил добывать рыбу, когда пришли тяжелые предзимние ветра, и великая река загустела ледяным крошевом. Он утеплил чум покрышками из бересты и начал жить, не думая о запасах и о том, на чьей земле он живет. Несомненно земли принадлежали кому-то, но угодья по берегам Йонесси были столь обширны, что ни один род или племя не могли уберечь от чужих свои владения.

По первому снегу Ябто ушел в тайгу охотиться. Покидая родовые угодья, он не думал о том, что не вернется, но по привычке все предвидеть, не допускать оплошностей и запасаться необходимым, он положил в лодку подбитые бобром лыжи. Широкий человек добывал птицу. Ради забавы подстрелил двух белок — беличьи тушки шипели на рожнах, а мех, еще не достигший зимней красоты, Ябто выбросил. Он удивлялся себе, поскольку в иное время не сделал бы так.

Дни шли за днями, и широкий человек одичал на своем одиноком стойбище. Все чаще посещала его тревога, что он не успеет добыть мяса. Он уходил все дальше в тайгу, иногда ночевал там. Но большой зверь оказался не таким податливым, как осетры и таймени, а зайцы и птица только злили широкого человека.

Но однажды во время дальней ходьбы он увидел совсем недавний след лыж и кинулся по нему, будто это был след сохатого.

Оставившего след он достиг уже на закате. По облезлому песцу, которым была оторочена старая малица, он узнал ненца. Охотник был высок, с огромными, как медвежьи лапы, ладонями и младенчески крохотной головой. За спиной его был большой саадак, к поясу привязан топор, в руках — пальма. Услышав шаг другого человека, неизвестный охотник обернулся к Ябто, медленно растянул в улыбке обмётанный чёрной щетиной рот и поднял оружие.

Не сговариваясь, они разом положили на снег луки и бросились навстречу друг другу — без ссоры, без оскорбительных слов, положенных перед поединком, — бросились, как близкие родичи после долгой разлуки. Тайга разносила звон и жадные хрипящие крики. Неизвестный охотник был искусен в бою, но Ябто — искуснее. Ловким движением широкий человек выбил пальму из рук противника — и тот не успел сорвать с пояса топор, как оказался спиной на снегу. Вместо того, чтобы поразить соперника железом, Ябто прыгнул на него, положив древко пальмы поперек горла, и начал вдавливать. Медвежьими руками охотник упорно держал на себе тяжесть Ябто, но древко приближалось к глотке, силы уходили, и поверженный заговорил…