Кира ожидала, что лицо Вейла по мере рассказа станет более суровым, более ожесточенным при воспоминании о тех ужасах, но вместо этого доктор начал казаться размякшим, слабым.

Побежденным. Он воспроизводил старый спор, но уже без прежнего пыла.

— Человечество до самого своего основания устроено так, — продолжил Вейл, — что не научится быть «человечным», за неимением лучшего определения, до тех пор, пока от этого не будет зависеть его выживание в буквальном смысле. Поэтому мы создали РМ, лекарство от него, и встроили и то, и другое в Партиалов. Пока Предохранитель не активируют — пока человечество не окажется в той точке, когда почувствует необходимость уничтожить Партиалов в один миг, — никто ни о чем не узнает. Но если человечество примет решение нажать на кнопку, что же... — Вейл глубоко вздохнул. — Тогда единственная возможность людей выжить будет заключаться в том, чтобы сохранить жизнь Партиалам. Если лишение Партиалов гражданских прав стоило людям человечности, то уничтожение их как бракованных продуктов будет стоить наших жизней.

Кира едва могла мыслить.

— Вы... — Она напрасно подбирала слова, которыми могла выразить то, о чем думала. — Все это было намеренным.

— Я умолял их остановиться, — сказал Вейл. — Это был отчаянный план, за которым стояли ужасные последствия — в конце концов даже худшие, чем я ожидал. Но ты должна понять, что у нас не было другого выхода.

— Не было другого выхода? — спросила Кира. — Если вы так возражали, то почему не пошли к руководству или к правительству? Почему не сказали им, что это зло, вместо того чтобы приводить в исполнение это ужасное... наказание?

— Ты думаешь, мы не пытались? — спросил Вейл. — Разумеется, пытались. Мы просили, и убеждали, и брыкались, и кричали. Мы пытались объяснить совету директоров ПараДжен, что Партиалы действительно были тем, что из себя представляли — новой разумной формой жизни, привнесенной в мир без малейшей мысли о том, как они будут жить, когда война закончится. Мы пытались объяснить, что у правительства не было намерения уничтожать их, что не существовало другого возможного исхода, чем апартеид, насилие и революция, что будет лучше закрыть всю программу целиком, чем приговорить человечество к тому, что должно было произойти. Но те факты, которые они видели, были просты: во-первых, армия нуждалась в солдатах.

Без них мы не могли победить в войне, и правительство в любом случае где-нибудь их бы достало. Во-вторых, ПараДжен мог предоставить правительству этих солдат — лучших, чем любая другая компания любой другой промышленности. Мы были волшебниками. Мы выращивали огромные деревья с листьями, как крылья бабочек, тоненькими и совершенными.

Когда дул ветер, они трепетали, как облако радуг. Когда позади них садилось солнце, мир освещался переливчатой тенью. Мы создали лекарство от малярии, болезни, которая в день убивала по тысяче детей, и стерли ее с лица земли.

Дело не только в ловкости, девочка моя, дело во власти, и с этой властью приходит жажда большего. И это факт номер три, самый проклятый из всех. Генеральный директор, президент, совет директоров... Правительство хотело армию, и ПараДжен хотел продать ее ему. Чего стоили возражения Доверия перед лицом пяти триллионов долларов дохода? Если бы мы не создали им армию Партиалов, они бы нашли для этой задачи кого-то менее принципиального. Ты не помнишь старого мира, но деньги были всем. Только деньги имели значение, и мы ничего не могли поделать, чтобы правительство не покупало, а ПараДжен не продавал.

Мы видели зловещие предзнаменования. Армия будет создана, но Партиалы никогда не получат равные с людьми права. Исхода могло быть только два: либо Партиалов убьют при помощи Предохранителя, совершив при этом геноцид, сравнимый с холокостом, либо разразится жестокая революция, в которой Партиалы, во всем превосходящие людей, одержат победу, уничтожив человечество таким, каким мы его знали. Как бы там ни было, один вид погибнет, и ценой его смерти станет душа второго. Нам оставалось только попытаться каким-то образом придумать способ заставить оба вида сотрудничать — сделать так, чтобы им пришлось сотрудничать ради выживания. Так что, когда Армин обрисовал нам свой план, мы... Да, его замысел нам не нравился ни тогда, ни когда-либо. Но мы знали, что на нас лежит ответственность привести его в исполнение. Это был единственный план, обеспечивающий выживание обоих видов.

У Киры перехвалило дыхание:

— Армин Дхурвасула.

— Его ты тоже знаешь?

Кира быстро покачала головой, надеясь, что выражение лица не выдало ее.

— Я слышала о нем.

— Гениальнейший человек, — сказал Вейл. — Это он все спланировал: продумал систему феромонов, сконструировал взаимодействие между Предохранителем и лекарством и так далее.

Это был шедевр науки. Но несмотря на его план и все наши усилия, худшее все равно произошло.

Поверь мне, мы не планировали, чтобы это было так губительно; мы не могли понять, почему РМ сработал с такой безжалостной эффективностью. Наверное, едва ли можно назвать утешением то, что, если уж на это пошло, это было неизбежно. С того момента, как мы создали Партиалов, с того момента, как мы лишь подумали о создании их, другого возможно исхода быть не могло.

Человечество уничтожит себя, свое тело и свою душу, но так и не усвоит простой урок.

Кира была настолько поражена, что утратила дар речи. Она ожидала, что существует план, она надеялась и молилась, чтобы у Доверия он был, но, узнав, что это был план всеобщего уничтожения — целью которого было заставить оба вида работать вместе или умереть, — она почувствовала, что это слишком. Когда она наконец сумела заговорить, ее голос был тонким и напуганным, более детским, чем за все последние годы. Вопрос, который она задала, оказался вовсе не тем, какой она ожидала от себя услышать.