Шрифт:
–Рыбак рыбака видит издалека, – пожал плечами Строганов, приступая к картофельному пюре и размышляя о том, что в России еще мало обиходна эта вкуснейшая еда – картофель.
Более к скользкой теме не возвращались.
–Уж не жду от жизни ничего я, и не жаль мне прошлого ни… нисколько? Нет, кажется, ничуть… правильно, ничуть. Я ищу… О mon Dieu, чего он там ищет, этот глупец?! – Мари сердито распахнула книжку, пробежала пальцем по строкам, нашла, прочла: – Я ищу свободы и покоя! Я б хотел забыться и заснуть! – Захлопнула книжку и сердито стукнула по ней кулаком.
Какая чепуха! Это невозможно выучить, потому что бестолково и написано ужасно! Как это может кому-то нравиться? Почему не читать стихи Andr`e de Ch`enier, Alphonse de Lamartine, Victor Hugo, Alfred de Musset… Да мало ли прекрасных поэтов, которые пишут понятным, прекрасным французским языком! Да хотя бы Marceline Desbordes-Valmore, стихами которой Мари зачитывалась в Париже:
Когда он побледнел в тот вечер и затих, Взволнованную речь прервав на полузвуке; Когда его глаза из-под ресниц густых Мне душу ранили стрелой обманной муки; Когда его черты, как негасимый свет, Живая нежность озарила, Чтоб в сердце у меня оставить вечный след, – Он не любил, а я любила! [14]
14
Перевод М. Лозинского.
Стихотворение называлось «Память», и ах, mon Dieu, как же все ярко вспомнилось, ожило и засияло в памяти, затмив на мгновение действительность! За окном сеялся унылый гатчинский дождик, серое небо низко нависало над вымокшим парком, но Мари не видела этого – она всей душой, всем существом своим была тем ранним утром в малой библиотеке дома своей бабушки, княгини Мещерской, в Париже, роняла сладкие слезы над книжкой Марселины Деборд-Вальмор и мечтала о невозможном. Вдруг распахнулась дверь, и на пороге появился Жюль… как сбывшийся сон! Жюль Фурнье, виконт де Ламар, с которым она танцевала вчера на балу у графа де Ламар, куда была приглашена княгиня Мещерская, решившая – с чего бы это вдруг?! – сделать хоть что-то приятное нелюбимой внучке. Нелюбовь к матери Мари, бедной, нетитулованной дворянке, на которой против воли родителей женился сын княгини Мещерской, Элим, перешла на Мари. После смерти родителей та росла в доме Мещерских в Париже. На ее счастье, с годами она все больше походила на отца, и суровость княгини при виде синих глаз и точеных черт лица смягчалась. Тогда Мари покупались обновки и дозволялись радости жизни. Бал этот оказался такой же радостью. Нет, счастьем! Которое потом обернулось… ах, чем только оно не обернулось…
–Ничего не понимаю, – бормотала княгиня Мещерская на обратном пути, повинуясь привычке разговаривать сама с собой.
Мари, забившись в уголок кареты, витала в радужных облаках, почти не слушая ее, но слово «виконт» заставило ее встрепенуться.
–Виконт будто бы голову из-за девчонки потерял, – шептала себе под нос княгиня. – Все приличия нарушены! Танцевал только с ней! Я своими глазами видела несколько carnets de bal, в которые было вписано его имя, и я видела, как барышни вычеркивали это имя, потому что виконт забыл про приглашения и танцевал только с Мари!
Теперь девушка сидела насторожившись и слушала в оба уха, вся дрожа от восторга и в то же время опасаясь, что княгиня вспомнит о ее присутствии и умолкнет.
–Конечно, говорят, он отъявленный бабник, но все когда-нибудь берутся за ум, даже бабники, – продолжала бормотать княгиня. – А что, если он сделает предложение Мари? Это было бы великолепно, я бы наконец избавилась от забот о ней. Но нет, Мари слишком глупа, чтобы удержать такого мужчину. Робкая, скучная тихоня. Танцует прекрасно, стала по-настоящему хорошенькой, но этого мало, мало… ведь таких скромненьких и нерешительных красоток в Париже полно! Таких мужчин, как виконт, нужно хватать обеими руками и намертво пришивать к своей юбке. Но разве она способна на это?
Княгиня вздохнула и замолчала, а тут и карета остановилась. Бабушка не сказала Мари ни единого слова о прошедшем бале, и, если бы не подслушанный монолог, девушка так и продолжала бы предаваться розовым мечтам, однако теперь все эти воздушные грезы словно наполнились плотью и кровью, словно ожили.
–Что с вами, мадемуазель? – спросила ее горничная Клара. – Вы не заболели? У вас холодные руки и горячий лоб. Вас бьет дрожь! Ложитесь скорее в постель, а я попрошу Франца согреть вам молока. Ах, я совершенно забыла, что Франца сегодня нет и завтра не будет, он женится на этой хитрюге Мюзетте…
–Франц женится на Мюзетте? – воскликнула Мари, выплывая из своей блаженной задумчивости. – На младшей горничной? Ничего себе! Такой представительный, важный мужчина…
–Важный! – фыркнула Клара. – Когда мужчина видит хорошенькую девушку, он теряет всякую важность. Так произошло и с Францем. Он забыл о ней, когда соблазнил Мюзеттту. Но это было мимолетное увлечение. Для него не впервой сбивать с пути истинного глупеньких горничных, он думал, ему все сойдет с рук и на сей раз, но вот беда – Мюзетта после того, как отдалась ему, спохватилась, набралась храбрости и пожаловалась Мадлен, своей крестной.
–Мадлен? Камеристке моей бабушки? Мадлен ее крестная? И что же было потом?
–Мадлен приказала позвать Франца и заявила: или он женится на Мюзетте, как и подобает поступить мужчине, который похитил невинность юной девицы, или обо всем будет доложено ее светлости княгине, и та выгонит его вон без рекомендаций. Если же Франц женится на Мюзетте, он получит за ней прекрасное приданое и сохранит место в доме княгини. Разумеется, Франц согласился. И сегодня все слуги гуляли на их свадьбе.