– Господи… Но мы даже не представлены… – пробормотала Анна, машинально протягивая руку за платьем. – Что же это… Может, насчет Кати? Да ведь уже два месяца прошло…

– Не могу знать-с. – Горничная ловко выхватила платье из рук Анны. – Барыня, это ведь не годится, это вечернее, плечи голые, да еще вином, прости господи, пахнет…

– Да-да, ты права, – очнулась Анна. – Неси барежевое. И умываться, да живее, ради бога!

Горничная умчалась; Анна, торопливо взбивая руками волосы, кинулась к зеркалу.

Через полчаса она, умытая, тщательно причесанная, одетая в серое, очень скромное барежевое платье без кружев и украшений, входила в собственную гостиную, дрожа от волнения. С княжной Лезвицкой Анна знакома, разумеется, не была, как не была знакома со всем высшим светом, где ее, по понятным причинам, не могли принимать, несмотря на титул. О княжне Анна знала лишь то, что она была дочерью княгини Натальи Романовны, двоюродной тетки Петра, которая покровительствовала тому самому приюту, откуда на Рождество сбежала Катерина. Она знала, что после этого побега и связанной с ним кражи Петр, протежировавший Катерине, имел очень неприятный разговор с теткой, но Анне он рассказывал об этой беседе со смехом, как о досадной нелепице, и поведение Катерины его скорее позабавило – если не восхитило. Как бы то ни было, после этой истории прошло более двух месяцев, и Анна не могла понять, что может быть нужно от нее княжне?

Александра Лезвицкая оказалась именно такой, какой ее описывал Петр: «баварской килькой». Анна еще помнила, как смеялась, услышав это прозвание, но оно на удивление соответствовало действительности. Княжна была высокой, очень худой, с бесцветными, уложенными в гладкий узел волосами и такими же бесцветными, не то серыми, не то водянисто-голубыми глазами, довольно большими, но ничего не выражающими. Платье на ней было того же скромного серого цвета, как на Анне, но это был гладкий шелк, самая модная ткань сезона, а подобранные в тон браслеты с аметистами и желтоватые брюссельские кружева говорили о том, что вкус Лезвицкой довольно неплох. При появлении Анны она встала и ровным голосом спросила:

– Графиня Грешнева, надо полагать?

Анна, которую графиней не называли с институтских времен, автоматически кивнула и, призвав на помощь манеры, пригласила:

– Садитесь, княжна.

– Благодарю вас, я спешу, – сухо ответила Лезвицкая, стоя прямо перед Анной и прямо, почти бесцеремонно, разглядывая ее. Глядя в эти блеклые глаза, Анна подумала, что княжна выглядит старше ее, хотя, скорее всего, они ровесницы.

– Что же вам угодно?

– Я приехала говорить о Петре, – так же спокойно сказала Лезвицкая. Помолчав немного и пристально глядя в изумленное лицо Анны, она спросила: – Вам известно, что третьего дня состоялась наша помолвка?

С этой минуты волнение полностью оставило Анну. Голова стала холодной и ясной, недавнюю сонливость словно сняло рукой, и улыбка, с которой она посмотрела на княжну, далась ей без всяких усилий. Не напрасно же она каждый день вот уже седьмой год ждала подобного известия, не напрасно готовилась к нему. Вот только сердце оказалось застигнутым врасплох и несколько раз сильно, болезненно сжалось. Анна незаметно вдохнула в себя как можно больше воздуха и, дождавшись, когда сердце отпустит, сказала:

– Нет, мне об этом ничего не известно.

– Так я и знала, – с досадливой гримасой сказала Лезвицкая. – Легкомыслие этого человека просто пределов не имеет. Верите ли, он уверял меня, что давно расстался с вами, что между вами ничего нет…

– В таком случае, зачем же вы здесь? – холодно спросила Анна.

– Затем, что это неправда, – отрезала княжна. – И я, и вся Москва знает, что он живет с вами постоянно, что бывает с вами в театрах и ресторанах, что… он содержит вас, ваших сестер, ваше загородное имение…

– Имение осенью ушло за долги. – Анна в упор смотрела в прозрачные глаза Лезвицкой. – Брат мой умер, одна из сестер пропала без вести, другая… о Кате вы сами хорошо осведомлены.

– Да, осведомлена, – язвительно подтвердила Лезвицкая. – Москва до сих пор полнится разговорами, у маменьки чуть не случился удар после той отвратительной кражи на Рождество. Надо полагать, что ваша воровка-сестрица…

Анна взяла со скатерти тяжелую бронзовую жабу-чернильницу. Негромким, спокойным голосом предупредила:

– Еще одно слово, княжна, о моей сестре – и я разобью вам голову. Не пошли бог ни вам, ни вашей маменьке пережить хоть половину того, что пришлось на долю Кати. И я не позволю вам оскорблять ее.

Княжна вздрогнула, впервые с начала разговора слегка изменившись в лице. Несколько минут обе женщины молчали. Наконец Анна опустила чернильницу обратно на стол. Резко спросила:

– Так что же вам угодно от меня? Будьте коротки, княжна, и без церемоний.

– Что ж, если без церемоний… – Лезвицкая слегка откинула голову, в ее взгляде снова мелькнула презрительная насмешливость. Коротким движением она положила на стол рядом с бронзовой жабой свой ридикюль.