Оставшиеся на Нормандских островах евреи были высланы в следующем году, в феврале 1943 года. Но им была уготована совершенно иная судьба. Их депортация (вместе с другими жителями Нормандских островов, отобранных по самым разным обвинениям, как «масонов», «бывших военнослужащих» и «заподозренных коммунистов»26) была назначена в отместку за совершенный пятью месяцами ранее рейд британских десантников на Сарк, один из самых маленьких обитаемых Нормандских островов. Только один из депортированных с Нормандских островов евреев был отобран немцами для «специального обращения» – Джон Макс Финкельштейн, родом из Румынии, впоследствии отправленный в концентрационный лагерь Бухенвальд, а затем в гетто Терезиенштадт. Он в войне выжил.

Другие депортированные, включая евреев, были высланы в лагеря для интернированных во Франции и Германии, где условия содержания, хотя и крайне неприятные, были все же несравнимы с мучениями заключенных Бухенвальда или Освенцима. Примечательно, что евреев (за исключением Джона Макса Финкельштейна) не отделили от других жителей островов. Можно только предполагать, почему нацисты отнеслись к ним таким образом – в выполнении «окончательного решения еврейского вопроса» постоянно случались какие-нибудь отклонения. В этом случае, возможно, важно то, что их депортировали вместе с теми, кого немцы считали менее «опасными». А также то, что они были родом из страны, которую немцы считали «цивилизованной», и, наверное, все еще не хотели открыто отвращать (по-видимому, потому же летом 1943 года евреев, транспортированных из Дании, отправили в Терезиенштадт, а не в Освенцим).

Конечно, оказывая помощь немцам в депортации евреев, власти Нормандских островов не могли знать наверняка об их дальнейшей судьбе. Но они отдавали себе отчет в том, что нацисты отбирают евреев для преследования и наверняка их жертвы ждет еще худшая участь, чем все уже испытанные ими до этого страдания. Тем не менее, власти не сделали ничего, чтобы предотвратить депортацию. Наоборот, полиция и служащие исполнительно сотрудничали с немцами. Правда, власти на Джерси протестовали против выполнения приказа о желтых звездах (хотя на Гернси не было даже этого). Но также очень существенно, как указывает Фредерик Коэн в своем исследовании об обращении с евреями на Нормандских островах во время оккупации, что руководство предприняло гораздо больше усилий, чтобы защитить масонов, проживающих на этих островах27. В рапорте британской разведки от августа 1945 года сообщается: «Когда немцы предложили ввести в действие свои антисемитские меры, со стороны официальных лиц Гернси не последовало никакого протеста, они поспешили оказать немцам всяческую помощь. Когда же им предложили предпринять шаги против масонов, которых было много на острове, бейлиф, напротив, протестовал и делал все возможное, чтобы их защитить»28.

Мы не можем знать наверняка, что случилось бы, если бы власти Гернси серьезно воспротивились депортации Августы Шпитц, Марианны Грюнфельд и Терезы Штайнер. Возможно, это не имело бы практического значения – хотя это, по крайней мере, осталось бы до наших дней достойным гордости эпизодом в истории Гернси – но есть вероятность, что одно лишь сказанное вовремя слово могло спасти жизни трех женщин, которые искали убежища в Соединенном Королевстве. Этого факта самого по себе достаточно, чтобы описанный случай стал несмываемым пятном на прошлом острова.

В том же месяце, когда трое депортированных с острова Гернси прибыли в Освенцим, Генрих Гиммлер нанес еще один визит в этот лагерь. 17 июля 1942 года рейхсфюрер СС въехал в лагерные ворота вновь, спустя 15 месяцев после своей первой инспекции. Казимеж Смолень29, один из польских политических узников, помнил Гиммлера еще по предыдущему приезду: «Он совершенно не выглядел как военный. Носил очки в золотой оправе. Был слегка толстоват, с животиком. Он выглядел – прошу прощения, я никого не хочу обидеть – как провинциальный школьный учитель».

Во время этого визита «обычный на вид человек в очках и с животиком» осмотрел преобразованный лагерь с новым строящимся комплексом в Биркенау. Он просмотрел планы будущего развития лагеря, объехал территорию «зоны интересов» Освенцима в 65 квадратных километров (территория, находившаяся под прямым административным контролем лагеря). Затем понаблюдал за сортировкой группы новоприбывших узников и последующим уничтожением их в газовых камерах в «Белом домике». После лицезрения убийств Гиммлер посетил прием, устроенный в его честь, в доме гауляйтера Брахта в близлежащем городе Катовице. На следующий день он вернулся и совершил обход женского лагеря в Биркенау. Здесь он стал свидетелем порки одной из заключенных – это наказание устроил он сам. Гиммлер остался настолько доволен тем, что увидел в Освенциме, что немедленно повысил Рудольфа Хесса, присвоив ему звание оберштурмбаннфюрера СС (подполковника).

Это был звездный час в карьере Хесса. Визит рейхсфюрера был для него большим успехом. Но оставалась, по крайней мере, одна проблема: его начальство в СС было обеспокоено количеством побегов из Освенцима. Они не были редкостью: первый задокументированный побег состоялся уже 6 июля 1940 года. Но обстоятельства одного чрезвычайно смелого побега из Освенцима, который случился за несколько недель до приезда Гиммлера, заставило объявить предупреждения всем эсэсовским начальникам концентрационных лагерей летом 1942 года.

Планом руководил Казимеж (Казик) Пиховский30, польский политический заключенный, проведший в лагере 18 месяцев. Он очень хорошо осознавал, какой это риск: «Здесь и раньше случались попытки побегов. Но большинство из них провалилось, потому что, когда на перекличке обнаруживался отсутствующий, они [эсэсовцы и капо] отправлялись на поиски со специально обученными собаками. Беглых узников, спрятавшихся под какими-нибудь досками или между мешков с цементом, находили. А обнаружив такого заключенного, ему на спину вешали табличку с надписью «Ура! Ура! Я снова с вами!», и он должен был ходить по территории лагеря и бить в большой барабан, а затем подойти к виселице. Он шел очень медленно, словно пытался хоть немного продлить свою жизнь». Другой заботой, тревожившей потенциального беглеца, были ужасные последствия для оставшихся узников, если обнаруживалось, что из их блока кто-то бежал. Как в случае со священником Максимилианом Кольбе, когда из блока убежавшего были отобраны для казни десять заключенных. «Это парализовало волю некоторых узников, – говорит Пиховский, – но другие не желали думать о том, что может случиться. Они хотели любой ценой выбраться из этого ада».