Процесс, в котором Тойви принимал участие, был настолько подготовленным, настолько хорошо спланированным, что потребовалось менее двух часов, чтобы 3 тысячи прибывших расстались со своими вещами, одеждой и жизнями. «Когда работа была закончена, когда их уже убрали из газовых камер, чтобы сжечь, я помню, подумал про себя: какая чудесная [звездная] ночь – такая спокойная… Три тысячи людей умерло. И ничего не случилось. Звезды остались на своих местах».

Голландских евреев, прибывавших в Собибор, – а они даже не догадывались об истинном назначении лагеря, – еще удавалось обманом заставить войти в газовые камеры. С польскими же евреями такое было невозможно. Большинство из них не верили лживым утверждениям о том, что это обычная «санитарная остановка». «Как ты можешь так поступать с нами? – возмущалась пожилая женщина, пока Тойви Блатт стриг ее. – Они и тебя убьют. Настанет и твой черед!» Он тогда промолчал, но запомнил ее фразу – прозвучавшую, «словно проклятье». «Все мои помыслы, все устремления сводились к одному: как выжить? Как? Потому что я тоже умру, но сейчас-то я жив, и сегодня я умирать не собираюсь. А потом приходит новый день, и я понимаю, что и теперь у меня нет ни малейшего желания умирать».

Разумеется, Тойви слишком хорошо понимал: он, пусть и против своей воли, помогал нацистам эксплуатировать лагерь. Более того: для него было совершенно очевидно, что вся работа по стрижке, сортировке одежды, снятию багажа с поездов, уборке помещений, – большая часть каждодневной деятельности, помогающей поддерживать Собибор в рабочем состоянии, – выполнялась евреями: «Да, – говорит он, – я об этом думал.

Но никто ничего не предпринимал. [Мне тогда было] пятнадцать лет, а меня окружали взрослые, умудренные опытом люди, но никто ничего не делал! В определенных условиях люди меняются. Мне говорили: «Что ты там знаешь?!» – думаю, наверняка я знал лишь одно: на самом деле, никто себя не знает. Ты обращаешься к приветливому прохожему, спрашиваешь его, где находится нужная тебе улица, – и он проходит вместе с тобой полквартала, чтобы ты не заблудился. Он такой вежливый, такой предупредительный. Но тот же самый человек в других обстоятельствах может оказаться ужаснейшим садистом. Никто себя не знает. В тех [других] ситуациях все мы могли быть хорошими, а могли – и плохими. Иногда, встречаясь с особенно вежливым или предупредительным человеком, я спрашиваю себя: “А каким бы он стал в Собиборе?”»

Мнение Тойви Блатта, – что люди меняются в зависимости от обстоятельств – разделяют многие, прошедшие все ужасы лагерей. В этом мнении кроется нечто большее, чем, на первый взгляд, банальное утверждение, что человек меняет поведенческие модели в соответствии с обстоятельствами – как мы, несомненно, поступаем в нашей, повседневной жизни. Очевидно, что на рок-концерте и на похоронах человек ведет себя совершенно по-разному. Но Тойви Блатт указывает на фундаментальные изменения, происходящие в чрезвычайных, экстремальных обстоятельствах – изменения не столько в манере поведения (хотя и в ней тоже), сколько в самой сущности, в самом характере человека. Создается впечатление, что на таких людей, как Тойви Блатт, в лагере снизошло, своего рода, озарение: люди, по своей сути, напоминают вещества, изменяющие свои свойства под воздействием колебаний температуры. Точно так же, как вода остается водой лишь в одном диапазоне температур, а в другом диапазоне превращается в пар или лед, так и люди могут становиться совершенно другими, попадая в экстремальные ситуации.

Этот анализ невольно приводит к выводам, за которые, по моим наблюдениям, цепляются очень многие преступники. Помню, как один преданный делу нацизма человек с пеной у рта доказывал (после того, как я настойчиво попросил объяснить, почему так мало людей боролось с ужасами режима): «Беда современного мира в том, что те, кто никогда не проходил настоящие испытания, позволяют себе судить тех, кто их прошел». Несомненно, такую точку зрения поддержал бы и Тойви Блатт.

Разумеется, я вовсе не хочу сказать, что значительные изменения характера, возможно, происходившие в условиях концентрационных лагерей, всегда были со знаком «минус». В любых обстоятельствах существует возможность выбора, и у людей была возможность вести себя так, чтобы их поведение вызывало восхищение. Именно такое поведение засвидетельствовал Тойви Блатт. Однажды ему велели почистить посыпанную песком дорожку, ведущую из нижнего лагеря к газовым камерам. Вот как он описывает случившееся далее: «Я обратил внимание на то, что как бы старательно я ни подметал, в песке все равно [оставался] какой-то мелкий мусор. Я спросил друга: “Что это?” Он ответил: “Это – деньги”. И я помню, как тогда удивился: вот, люди знают, что идут на смерть, а у них при себе несколько долларов или рублей. Наконец, они осознают, что сейчас умрут, и находят время, чтобы [разорвать] эти деньги на мелкие кусочки, чтобы враг не мог воспользоваться [их деньгами]. Я считаю это проявлением героизма – духовного героизма».

Размышляя о более серьезных проявлениях сопротивления, о настоящей борьбе с немцами, Тойви Блатт был вынужден преодолеть ощущение того, что он называет «обратным» расизмом. Потому что, когда он впервые увидел немецких солдат, в стальных касках и красивой форме, то почувствовал, что они «лучше». «А на другом конце спектра я увидел евреев и поляков – напуганных, спасающихся бегством или прячущихся». Несомненно, именно такие чувства немцы и надеялись вызвать в душах тех, кого хотели подавить. В том числе и по этой причине доктор Менгеле появлялся на платформе Освенцима в безупречно вычищенной и отглаженной форме эсэсовца, в сверкающей, словно зеркала, обуви. Немцы пытались создать сбывающееся пророчество о неполноценности тех, с кем они сражались. Они одевались и вели себя так, словно были представителями расы господ, и хотели вынудить своих врагов поверить в то, что нацисты – действительно высшая раса.

В подобных обстоятельствах не стоит удивляться тому, что катализатор решительных перемен появился в Собиборе вместе с людьми, не столь подверженными описанному Тойви Блаттом «обратному расизму» – а именно, с евреями, прошедшими службу в Красной Армии. «Мы приехали в Собибор 21 или 22 сентября, – говорит Аркадий Вайспапир26, один из советских военнопленных, прибывших в лагерь на транспорте из Минска. – Нас три дня держали взаперти в вагонах – вагонах для перевозки скота. Три дня без еды, без света». К счастью, нацисты решили набрать рабочую силу именно из этого транспорта. «Они спросили, нет ли среди нас плотников или строителей, – вспоминает Вайспапир, – и еще спросили, нет ли среди нас людей, способных поднять груз весом до 75 килограмм». В тот момент, когда их отбирали, советские военнопленные даже не догадывались о назначении лагеря: «Мы не знали, что происходит, – мы думали, это просто трудовой лагерь. Но вечером к нам пришли бывалые заключенные и сказали: “Ваших друзей сжигают”. И тогда мы поняли, в какой именно лагерь попали».

Среди порядка 80 человек, отобранных для физической работы из советских военнопленных, был и харизматичный лейтенант Красной Армии, Александр (Саша) Печерский. «Он был очень красивым, очень привлекательным мужчиной, – говорит Вайспапир, – высоким и крепким. Его уважали – его слово было для нас законом». Печерский мгновенно привлек внимание всего лагеря, а вскоре стал координатором подпольного движения сопротивления. И до прибытия советских военнопленных заключенные несколько раз пытались совершить побег, в основном – во время выполнения работ за пределами колючей проволоки. «Но где можно скрыться, если даже удастся сбежать в лес? – спрашивает Тойви Блатт. – Практически каждый день владельцы близлежащих ферм приводили в лагерь евреев, пойманных во время попытки спрятаться в полях, и отдавали их за “пять фунтов сахара и бутылку водки”». Но Печерскому и его товарищам удалось переломить обреченную покорность, которая, казалось, полностью овладела лагерем. Они работали вместе с Леоном Фельдхендлером, который возглавлял подполье в Собиборе до появления советских военнопленных, разрабатывая план массового побега.

Спустя всего лишь две недели с момента их появления в Собиборе они попытались прорыть тоннель на свободу – но от этого варианта пришлось отказаться через несколько дней: подкоп затопило. В любом случае, и Печерский это понимал, невозможно было гарантировать, чтобы через такой туннель, за одну-единственную ночь, проползли все заключенные Собибора – более 600 человек, – не вызвав никаких подозрений. Он быстро осознал: единственный успешный массовый побег возможен лишь в случае вооруженного сопротивления. Печерский также осознавал, что действовать нужно как можно быстрее. Первые же снегопады, которые ожидались уже через несколько недель, дадут возможность немцам преследовать беглецов по следам. План стал приобретать конкретные очертания уже через несколько дней, и в его разработке принимали участие некоторые ключевые капо. «Прежде всего, – говорит Тойви Блатт, – следовало собрать холодное оружие – ножи и топоры. Очень многие плотники держали свои инструменты в мастерских». На следующем этапе следовало «заманить» немцев в укромные места, убить их и забрать огнестрельное оружие. Третьим, и последним, этапом должно было стать открытое восстание.