— Попробую узнать это, сэр. Не беспокойтесь.

Потом Джонатан стал думать о другой вещи, которую сказал ему Ренни, — о медицинском центре. Неужели она потратила на посещение больного друга так много времени: четыре-пять часов? Но кто знает? Она остается такой же загадкой для него, как в первый день их встречи.

О, Господи, да он заболел и устал, потому что постоянно думает о ней! Он уже решил заставить себя забыть ее. Так чем он, черт возьми, занимается? Какое для него может иметь значение, куда она направляется?

Стюард вернулся.

— Я получил информацию для вас, сэр. «Пан-Америкэн», вылетевший в пять-десять, прибывает…

— Меня это уже не интересует!

— Да, сэр. — Стюард сверкнул глазами и отошел.

Но Джонатан вглядывался в темноту, как будто старался увидеть ее самолет, летевший в том же направлении, что и его…

Глядя в окно самолета, летевшего в Сан-Франциско, Андрианна вспоминала впечатления прошедшего дня. Казалось, что это был самый длинный день в ее жизни, даже хотя она выигрывала на разнице в три часа во времени между восточным и западным побережьями США.

Она, Пенни и Николь до четырех утра не ложились спать, не желая прекращать удовольствие от общения друг с другом. Они говорили о добрых старых днях учебы в «Ле Рози», смеялись (если что-то по прошествии столь долгого времени казалось теперь смешным), сплетничали о старых знакомых: кто на ком женат, кто за кем замужем, кто сделал сложную пластическую операцию еще до того, как им исполнилось сорок, сколько детей у одной знакомой и разводов у другой. Пенни была настолько любезна, что перемыла косточки всем знакомым. Но потом Николь неожиданно и решительно напомнила, что, будучи, как она полагает, ответственной за все трио и учитывая очень позднее время, она приказывает всем лечь в постель. Выдав им тяжелые сатиновые ночные рубашки с халатами и сказав: «Все необходимое найдете в ванных комнатах», она просто вытолкнула Андрианну и Пенни в комнату гостей, где стояли две кровати и спросила:

— Поскольку от ночи осталось так мало, а вы обе уезжаете утром, думаю, нет смысла селить вас в отдельных комнатах?

Потом быстро исчезла в собственной спальне, оставив Андрианну и Пенни наедине сплетничать уже друг с другом.

— Что ты о ней думаешь? — спросила Пенни у Андрианны. — Так хорошо отдыхали, вспоминали и вдруг, как будто какая-то муха укусила ее в жопу. Ведь все, что я сделала, это рассказала, как мы с Гаем навестили Урсулу Ван Хубер в Венеции и как старушка Урсула проводила свой медовый месяц с верзилой, который был без ума от нее настолько, что не мог от нее рук оторвать, и как Урсула стонала от удовольствия, как корова, которую трахает бык, и как они не могли дождаться нашего ухода, чтобы вернуться в отель и трахаться. Не думаешь ли ты, что я оскорбила сверхчувствительную душу Николь?

После пары минут размышления Андрианна пришла к выводу, что не Николь, а она сама не хотела… не могла выносить… слышать о страсти, о любви у других людей. Она могла это понять.

Но она сказала:

— Так действительно уже четыре часа утра. Может быть, Николь не могла больше бодрствовать ни минуты.

Потом, несмотря на позднее время, она и Пенни смеялись и шептались, поскольку Николь не могла слышать их, и прошел еще по крайней мере час, прежде чем они уснули.

Казалось, что они проспали всего несколько минут, когда Николь постучалась в дверь и потребовала, чтобы они встали, если желают успеть туда, куда собирались, поскольку уже семь утра. Она также объявила, что завтрак будет в двадцать минут восьмого во второй столовой.

— О, иди ты на… со своей второй столовой! — пробормотала Пенни и проспала еще пятнадцать минут, пока не проснулась и не потопала в одну из трех ванных комнат в гостевом отсеке и не вышла накрашенная, свежая, возбужденная. Однако единственное, что она успела перехватить — это пару глотков кофе.

Пенни покрыла лица Андрианны и Николь поцелуями. Потом облачилась в свою соболью шубку и выскочила за дверь.

Через секунду после ухода Пенни Николь, сделав несколько глотков своего чернильно-черного кофе, пожаловалась, что Пенни — эгоистка.

— Она говорит о большой любви, и действительно думает, что брак с Гаем спасет ее. Но правда в том, что он такой же эгоист, как и она, и не способен спасти никого.

Когда Андрианна попробовала протестовать, Николь пожала плечами и рассказала, что специально выбрала несколько розовых оттенков, чтобы украсить вторую столовую, чтобы они напоминали о холодном свете утра.

— Ужасное время дня для женщины, которой больше тридцати пяти, — сказала она безнадежно.

«Но эта розовость комнаты на этот раз не сработала для Николь», — подумала Андрианна. Возможно, Николь вообще не спала. Под ее зелеными глазами виднелись черные круги, а у уголков рта появились скорбные морщины, которых не было вчера вечером.

Она терялась в догадках, какие думы особенно мучили Николь. Может быть, предстоящая свадьба Пенни и Гая, брак, обещавший любовь и страсть? Может быть, вопросы Пенни о неравном браке самой Николь? А может быть, нарисованная Пенни картина того, как Урсула Ван Хубер и ее верзила-муж спешили поскорей потрахаться? Не эти ли мысли заставили Николь ворочаться всю ночь с боку на бок?

Бедная Николь… Она всегда верила в свою силу и в правильность своего жизненного пути, в его удобство и практичность. Может быть, она ворочалась всю ночь, мучимая сомнениями, задавая себе вопросы, что создание жизненного спокойствия слишком дорого ей обошлось.