— Нет, ни за что! Гриф сказал, что, если я еще когда-нибудь скажусь слишком больной, он поместит меня в одну из тех... клиник.

— Может, это то, что сейчас необходимо тебе, Лара?

Она затрясла головой.

— Господи, нет! Это все равно что быть запертой в сумасшедшем доме.

«Как моя мама. Я умру также».

— Со мной все будет в порядке, действительно.

Она выдавила улыбку.

— Мне только нужно несколько минут побыть одной, чтобы... успокоиться.

Он отпустил дверь.

— Спасибо, Дюваль.

Она поцеловала его в щеку и была ему безмерно благодарна за его внимание.

Она направилась прямо к шкафчику, где хранились предметы ее туалета, достала футляр из крокодиловой кожи и флакон из молочного стекла. Вытащив пробку, она распределила все, что высыпала, на четыре полоски. Ее рука дрожала, когда она золотой соломинкой с собственной монограммой отделила две кривые, неравномерные по толщине полоски блестящих кристалликов.

Вдохнув этот переливающийся порошок, она почувствовала жжение, и последующее за ним успокоительное оцепенение. Сердце бешено забилось. Ее веки загорелись, а мигрень взорвалась болью на миллион осколков. Потом все резко сфокусировалось. Теперь перед ее глазами появилось прекрасное ощущение космоса. Бесконечного космоса. Она снова могла нормально дышать.

Собрав остатки кокаина концом соломинки, она наполнила им старинное кольцо. Появилась небольшая уверенность, и страх перед сценой изнасилования отступил. Она испытывала теперь только чувство волнения, сможет ли она хорошо сыграть свою роль.

Еще раньше она повесила на двери свое кружевное домашнее платье цвета слоновой кости, которое являлось частью ее костюма. Сбросив одежду, она накинула его поверх корсета с оборками, стягивающего тело и придававшего ее фигуре форму песочных часов. Из-за корсета ее грудь поднималась так высоко, что просто вываливалась из выреза платья. Длинные подвязки поддерживали белые чулки, оставляя открытыми верхнюю часть бедер. Лара вплыла в уборную и пропела:

— Я готова. Пошли.

— Как это у тебя получается сменять так быстро одно настроение на другое? — удивился Джасон, поджидавший ее с кисточкой для губ. — Мы еще не закончили, ты знаешь об этом?

Лара не могла усидеть на месте.

— Ты можешь закончить все на площадке.

Она должна сниматься. Она должна немедленно сказать Маддену о ее абсолютной готовности к съемке. В ее голове зародилось столько различных интересных идей, что было трудно сразу все удержать в памяти.

— Давай, Джасон, ты задерживаешь.

Она высморкала свой холодный-прехолодный нос и, проходя мимо него, бросила использованную салфетку из папиросной бумаги к его ногам.

— Все, пойдемте. Волшебное время!

Она выпорхнула из дверей.

— О, а это уже совсем непонятно, — потоптавшись на месте, пробормотал Джасон Дювалю, когда, собрав все свое имущество, они, спотыкаясь, пошли за ней в холл.

Лара смеялась. Они никак не могли поспеть за ней, и ей приходилось поджидать их. Она не могла терять ни единого атома своей энергии. Мир мелькал перед ее глазами со скоростью света.

Мадден обсуждал с Роном, своим оператором, некоторые детали утренней съемки. Одни проверяли тележки, обеспечивающие плавное движение камеры, другие регулировали отражение уже установленных дуговых ламп. Все в ожидании занимали свое свободное время. И также мгновенно все вокруг остановилось: Лара появилась на площадке. На полпути к спальне, с декорациями в стиле «рококо», с пышными фресками на потолке, не застеленным ничем цветным мраморным полом и антикварной мебелью, Лара увидела, что глаза режиссера с энтузиазмом загорелись.

Джон Мадден, хотя ему было не более двадцати пяти, уже создал себе репутацию неплохого режиссера — в основном на коммерческих телефильмах. Его специализацией были те тридцать две серии фантастического фильма, действие которого происходило в живописных тропиках с буйной растительностью, после которого многие, соблазненные его картиной, ринулись на Багамские острова.

Его нежный взгляд и его любимая киноаппаратура, казалось, сливались с ним. Его полное лицо имело неясные очертания — волосы и глаза были настолько светлыми, словно вымытыми до белизны, а фигура не имела никакой формы. Он говорил и двигался, как при замедленной съемке. Это был его первый игровой фильм. Начало предвещало для него не очень хороший конец. Он испугался, что это будет его первый и последний фильм.

— Как ты сегодня себя чувствуешь, Доминик?

Мадден всегда называл своих актеров именами их героев, эту манеру он взял, прочитав наставления Станиславского.

— Отлично. Я работала на сцене, — с гордостью заявила Лара. — У меня появилось несколько идей, кото...

— У меня нет времени выслушивать их.

Улыбка, которой он ее одарил, была такой же снисходительной, как и его тон. Она обиженно выпрямилась.

— Мы ведь опережаем график, почему бы нам не попробовать эту сцену так, как мы ее сначала репетировали?