Все мы, ремесленники, ежедневно находились в училище и на металлургическом комбинате с темна до темпа; нередко нас бросали в чужие цеха, где не хватало рабочих — ушли на фронт, и тогда мы не возвращались домой и ночью. Явно не по нутру Сане был напряженный распорядок училищной жизни и самая неожиданная металлургическая работа, хотя он и должен был ею гордиться, как гордились многие из нас: ведь мы помогали выходить из прорыва заводу, который варил военную сталь, катал из нее броню, штамповал башни танков, точил снаряды, лил мины…

Я пробовал увещевать Саню, даже бил его, но он не переменился. Я втолковывал бабушке, что она губит Саню тем, что пригревает и н а п а р ы в а е т — кормит его, но она стала пуще прежнего опекать. Саню, притом внушала, что все в бараке и ремесленном училище, включая Раису Сергеевну и меня, злые ему ненавистники и вороги. В конце концов он и совсем перестал ходить в училище.

Чтобы его не арестовали и не судили — так было установлено законом, — Саня скрывался: не ночевал дома, днем, бывая в своей комнате, запирался изнутри. Стучали в дверь — нырял в погреб и уползал в сырую тьму коридорного подполья.

Накануне новогоднего праздника нагрянул к Колывановым мастер столярной группы Шлычков.

Чтобы задобрить Шлычкова, Раиса Сергеевна выставила на стол угощение: кислушку, капустные вареники, для обмакивания вареников — блюдце с хлопковым маслом.

Брага только отыграла (боялись, что разорвет бутыль) и теперь была ядрена и крепка. Шлычков захмелел, расплющенными пальцами громко щелкал, как деревянными ложками.

— Чубарики-чик-чигирик.

Мать послала Нину за Саней.

Шлычков посадил его рядом, на сундук, стал объяснять, зачем пришел.

— Человечества не хватает людям. Я решил по человечеству. Ты форму получил? Получил. Сдай. Сдашь — дело прикроем. Я с директором училища обговорил это дело. Правильно ведь — по человечеству?

Шлычков увязал форменное Санино барахло в тряпку, кинул узел на загорбок, ушел, ковыляя, сквозь снегопад.

Саня целыми днями сидел на кровати. По-башкирски подоткнута нога под ногу. В пальцах рук — роговая расческа, меж зубчиками — папиросная бумага. Саня водит расческой по губам, дует. Бумага потрескивает, жужжит, верещит.

Все, что он играет на расческе, задумчиво, горестно, наводит грусть не только на него самого, но и на сестренку Нину и братишку Юрика, да и вообще на всех присутствующих.

Любимая Санина песня — «Сидел рыбак веселый». Мелодию этой песни он жужжит со слезами на глазах. И, наверно, как и мы, видит, как в яви, рыбака, дующего в тростник, и слышит, что рассказывает дудка человечьим голосом: она была девицей, сын мачехи никак не мог добиться ее любви, однажды привел на берег реки, зарезал и закопал, на могиле взошел тростник, его срезал рыбак, и вот тростник жалуется девичьим голосом на свою судьбу.

Ногти у Сани с белыми пятнышками. В бараке считалось, что каждое такое пятнышко к обновке, а человек, у которого их много, счастливчик.

Мы и в самом деле поверили, что Саня счастливчик, когда Раиса Сергеевна нашла в трамвае ордер на хлопчатобумажный костюм. Пришлось выкупить костюм пятьдесят второго размера: других не оказалось в магазине.

Брюки сделали с напуском. Необъятностью они напоминали штаны запорожцев. Подол гимнастерки подшили, рукава наполовину остригли овечьими ножницами и тоже, как и штаны, сосборили на резинках.

С тех пор как Саня поступил в ремесленное училище, мать перестала получать на него хлебные и продуктовые карточки. Но и после того, как была возвращена Шлычкову Санина форма, Раисе Сергеевне выдавали карточки только на Нину и Юрика. У себя на обувной фабрике, куда перед войной устроилась бракером — стали прибаливать от постоянного обращения с мороженым суставы рук, — она скрывала, что старший сын уже не ремесленник. И тогда, когда он столовался в училище, семья жила впроголодь, а теперь приходилось еще трудней. От недоеданий Раиса Сергеевна начала пухнуть, но упорно не хотела устраивать Саню на работу: как-нибудь перебьемся до лета, а там будет новый набор в ремесленные училища и школы фабрично-заводского обучения. На государственном-то иждивении куда легче существовать, чем на своем собственном.

Холостяк-кочегар, работавший на паровозике, который таскал на откосы доменный шлак, перед уходом в армию раздаривал немудреные пожитки. На костлявые плечи Сани он накинул ватник, глянцевый от угля и мазута. От того же кочегара досталась ему в наследство пара бусых голубей. В них редкостно сочетались голубиные стати: на лапах мохны, крылья свисают веслами, опущенными на воду, хвосты веером, носики с пшеничное зернышко, шейки пульсируют, и от этого на шелковистых пепельно-бурых зобах скачут сполохи — прямо-таки северное сияние.