Однажды был урок рисования. Перед каждым школьником стояла стеклянная майонезная баночка с водой, куда полагалось макать кисточку, потом следовало макнуть ее в акварельную краску и уж затем раскрашивать рисунок. Тот мальчик очень старался. Собственно, он всегда и во всем старался быть не хуже других, так старался, что, может быть, стал бы лучшим в классе, но ему не давали.

Так вот, второгодник рисовал, пригнувшись к самому листку, на котором пытался изобразить солнце над хлопковым полем, и даже язык высунул от усердия. Но вдруг промахнулся – не попал кисточкой в емкость из-под майонеза, а ткнул ею в стеклянный бок баночки. Та упала, и вода, окрашенная в цвет солнца, вылилась на спину сидящей впереди девочке. Малышка, чей папа был каким-то районным начальником, вскрикнула, к ней моментально бросилась учительница. Школьница билась в истерике, показывая на Лешкиного соседа, а учительница… Как же ее звали? Ах, да, Саида Ахметовна… Она за шкирку вытащила мальчика из-за парты и выставила перед классом. Тряхнула хорошенько, держа за воротник, потом отпихнула к доске и стала на него орать так громко и злобно, что даже девочка с окрашенной спиной, испуганная, примолкла.

Наконец Саида Ахметовна взяла себя в руки и почти спокойно произнесла:

– Дети, послушайте меня со всей ответственностью.

Учительница вскинула руку и показала пальцем на согнувшегося от страха мальчика:

– Дедушка и отец вашего одноклассника воровали у нашей республики самое дорогое, что может быть на свете, – хлопок. То есть воровали у нас с вами. А теперь давайте дружно выразим свое общее презрение этому негодяю, вместе громко скажем ему: «Во-ре-ныш!»

Все дружно скандировали слово, а у Лешки от жалости к мальчику свело челюсти. Он, не отрываясь, смотрел на скрючившегося от страха соседа по парте и видел, как около его ног расползается лужа. Затравленный «вореныш» описался!

Как того парнишку звали? Может быть, Юнус? Нет, конечно, у него было другое имя, вспомнить которое Верещагин не мог. Да и зачем? Одноклассник был светлокож, и у него слегка оттопыривались уши…

Через неделю в школу прибыли двое новых учеников, один в третий класс, другой в пятый, – те самые братья, которых ждал затюканный учителями и ребятами мальчик. Они вошли в класс на перемене и начали раздавать тумаки всем подряд. Наконец старший остановился возле Лешки, посмотрел на «вореныша»:

– Этому тоже?

– Нет, ему не надо, – смилостивился сосед по парте. Но, подумав пару секунд, добавил: – Хотя можно разок.

И пятиклассник с размаху заехал Лешке кулаком в глаз.

Какое же имя носил мальчик?

Верещагин вынырнул из воспоминаний.

– Я уеду на пару дней, от силы на три, – пообещал Бачиев. – Вернусь и подпишу все бумаги. Предположительный объем поставок – триста тысяч тонн. Потом мы пересчитаем стоимость ваших услуг в сторону уменьшения. Но с учетом огромных объемов прибыль ваша будет более чем значительная. Вы согласны?

– Пока возражений нет. Конечно, сейчас мы просто беседуем, а будут цифры – посчитаем все надлежащим образом. Только я сомневаюсь в объемах: ведь Европейская конвенция еще не отменена.

Маджид Нариманович лишь улыбнулся.

– Если я год назад смог договориться с Европой, кстати, единственный в Узбекистане, то на сей раз будет гораздо проще: наша страна сделала огромный шаг по пресечению использования детского труда.

Алексей усмехнулся.

– Я знаю, теперь у вас возят на плантации пятнадцати-шестнадцатилетних учащихся колледжей и лицеев, студентов, рабочих промышленных предприятий, военнослужащих, милицию и даже сотрудников прокуратуры. Освобождены только пенсионеры. Да и то, если кто-то из них хочет заработать…

– Может быть, и так, но согласитесь, уже не учеников начальной школы, как было совсем недавно. Я вложил немалые средства, чтобы в западной прессе появлялись статьи, рассказывающие о реальном положении дел. Общественное мнение европейских стран уже склонилось к тому, что ситуация изменилась. А тем, кто принимает решения, наплевать на общественное мнение: им важно соблюсти видимость законности. Главное, что все заработают – я, они и даже вы. Пара лет сотрудничества со мной, и вы сможете стать главным акционером вашего порта. Если денег не хватит, в чем я сомневаюсь, то я вам добавлю.

Они встали из-за стола, перешли через мостик, поднялись по ступеням к дому, и в холле первого этажа Бачиев решил попрощаться. Обняв Алексея и похлопав его по спине, бизнесмен сказал:

– Завтра с утра приедет мой сын и постарается сделать так, чтобы вы не скучали те два-три дня, пока меня не будет. Только…

Маджид Нариманович немного помялся.

– Только его иногда заносит, а потому не разгоняйтесь особенно.

Верещагин вернулся в апартаменты и увидел спящую на леопардовой шкуре Регину, едва прикрытую уголком шелковой простыни. Подошел, наклонился, обнял ее. Хотел поцеловать и отшатнулся: вдруг показалось, что это незнакомая и чужая ему женщина, которая лишь притворяется женой. Но Регина уже почувствовала его присутствие и притянула Алексея к себе.

– Черный хрусталь… – прошептала она, не открывая глаз и пытаясь найти губы мужа. – Здесь снятся потрясающие сны…

Ночью Верещагин проснулся и увидел, что спальню заливает лунный свет. Едва различимый звон то нарастал, то стихал от легкого дуновения ветерка. Подняв глаза к потолку, понял, что это звенят, чуть покачиваясь, хрустальные подвески, в которых преломлялись лучи ночного светила и по-восточному ярко сияющих на черном небосклоне звезд.