— Герти, дорогая!

— О да, «Герти, дорогая». Не беспокойся, дорогая Герти отлично понимает, что она говорит.

Она повернулась к нему спиной и пошла прочь.

— Эмили, — сказал Перегрин, когда они поднимались вверх по улице Речников, — надеюсь, ты не возражаешь, что мы остались вдвоем. И надеюсь, не усматриваешь тут никакого подвоха. Вроде того, что я специально избавился от Джереми, чтобы без помех наброситься на тебя. Не то чтобы эта идея претила мне, но, честное слово, у меня не хватило бы духу пуститься на столь банальную хитрость.

— Надеюсь, — с достоинством ответила Эмили.

— И правильно. Наверное, ты заметила, что происходит с Джереми?

— Трудно не заметить.

— Действительно, трудно, — вежливо согласился Перегрин.

И вдруг без всякого на то повода они разразились смехом. Перегрин взял девушку за руку.

— Подумать только! — воскликнул он. — Вот мы идем здесь, в двух шагах отсюда «Лебедь», «Роза» и «Глобус» [21] . Шекспир, должно быть, тысячи раз проходил этим путем после репетиций в театре. Мы занимаемся тем же, что и он, и как было бы здорово, если бы, как в его времена, не было моста Черных братьев и нам пришлось бы плыть по реке!

— Приятно находиться в компании человека, не слишком зацикленного на великом поэте и отличающего поклонение от идолопоклонства, — сказала Эмили.

— Он был единственным в своем роде, так почему бы не поклоняться ему? Ты заметила, Эмили, что у талантливых людей все всегда получается более или менее ровно, в то время как гений постоянно на грани оглушительного провала?

— В пример можно привести некоторые места из «Цимбелина» [22] .

— Да, видимо, гений всегда немного не в ладах со вкусом.

— В любом случае, интеллектуальный снобизм ему не присущ.

— О, разумеется.

— Ты доволен тем, как идут репетиции? — В общем, да.

— Наверное, всегда испытываешь немного странное чувство, когда отдаешь собственное творение в плавильную печь или в кузницу, называемую театром. Особенно, если, будучи режиссером, ты сам являешься этой плавильной печью.

— Пожалуй. Видеть, как твое драгоценное создание обрабатывают, пропускают через личности актеров, превращая в нечто совершенно отличное от того, что ты написал. И приходится мириться с этим, потому что чем больше изменений, тем лучше. У меня иногда возникает удивительное ощущение, что режиссер во мне никак не связан с драматургом, и я начинаю сомневаться, знаю ли я, о чем пьеса.

— Могу себе представить.

Они шли, беседуя в полном согласии, двое мыслящих муравьев, движущихся на восток против вечернего потока себе подобных, направляющихся прочь из Сити. Когда они достигли моста Черных братьев, центр почти опустел, и на маленькой улочке, где обитали Перегрин и Джереми, не было ни души. Они поднялись в квартиру, сели у окна, попивая сухое мартини и пытаясь разглядеть «Дельфин» на дальнем берегу реки.

— Ты никому не проговорился о документах и перчатке, — сказала Эмили. — Интересно, как тебе удалось, ведь это такое потрясающее событие. Ты, наверное, едва не взорвался от переполнявших тебя эмоций.

— Ну, я всегда мог поделиться с Джереми. И с экспертом, конечно.

— Как странно, — произнесла Эмили.

Она встала коленями на диван, положила руки на спинку и уперлась в них подбородком. Ее лицо, имевшее форму сердечка, выглядело очень молодо.

Перегрин понимал, что ему необходимо выяснить ее мнения и настроения, что она любит и что не любит, откуда родом и была ли влюблена, а если была, то что она об этом думает.

— Как странно, — повторила Эмили. — Вон там, на Хенли-стрит, жил Джон Шекспир, сделавший перчатки для внука. Он сам их сделал или поручил работнику?

— Сам. В записке сказано: «Сработаны моим отцом».

— А почерк такой же неразборчивый и зигзагообразный, как и его подписи?

— Да, но не совсем такой же. Почерк человека не всегда похож на его подпись. Однако все эксперты сошлись во мнении, обнаружив определенные доказательства сходства.

— Что он сделает с ними, Перри? Продаст за бешеные деньга или он все-таки подумывает оставить их здесь? О, — воскликнула Эмили, — они должныостаться здесь!

— Я пытался поговорить с ним на эту тему, но он был непроницаем, как бетонная стена.

— Джереми будет рвать и метать, если реликвии продадут за границу, — сказала Эмили.

— Джереми?

— Да. У него пунктик на утрате национального достояния. Я ни капельки не удивлюсь, если обнаружится, что портрет Веллингтона Гойи украл Джереми. Просто для того, чтобы сохранить его для Англии.

Эмили снисходительно усмехнулась, и Перегрину почудилась в ее смехе особая собственническая нежность. Он сильно расстроился. Эмили все говорила и говорила о Джереми, о его магазине и хранящихся там сокровищах и о том, как он был обеспокоен идеей рекламной кампании.