— Ага, значит, таково его мнение. Думаю, бесполезно спрашивать, когда мальчик придет в сознание?

— Абсолютно бесполезно, сказать ничего нельзя.

— А много ли он сможет вспомнить?

— Обычно события, непосредственно предшествовавшие инциденту, напрочь выпадают из памяти.

— Увы.

— Что? Ах да, потеря памяти для вас является крайне огорчительным явлением.

— Весьма. Можно ли измерить рост мальчика и длину рук?

— Его нельзя беспокоить.

— Знаю, но если бы можно было на минутку снять с него покрывало… Это очень важно.

Молодой врач задумался на секунду, затем кивнул сестре, и та откинула одеяло.

— Я вам очень благодарен, — сказал Аллейн три минуты спустя, накрывая мальчика.

— Если я вам больше не нужен…

— Да, большое спасибо, не буду вас задерживать. Спасибо, сестра. Я лишь переговорю с констеблем и уйду.

Во время измерения Тревора констебль стоял за кроватью.

— Вы тот парень, что приехал со «скорой»? — спросил Аллейн.

— Да, сэр.

— Вас надо сменить. Вы слышали об инструкциях мистера Фокса касаемо ногтей мальчика?

— Да, сэр, слышал, но уже после того, как мальчика вымыли.

Аллейн шепотом выругался.

— Но я случайно заметил… — Констебль с невозмутимым выражением лица вынул из кармана кителя сложенный листок бумаги. — Когда мы ехали в «скорой», сэр, мальчика накрыли одеялом, но одна рука свисала, и я заметил, что у него грязь под ногтями, как это часто бывает у мальчиков, однако сами ногти обработаны, Бесцветный лак и все такое. Тогда я пригляделся и увидел, что два ногтя сломаны, а остальные вроде как забиты красными ворсинками. Я вычистил их перочинным ножом. — И констебль скромным жестом подал Аллейну сложенный листок бумаги.

— Как вас зовут? — спросил Аллейн.

— Грантли, сэр.

— Хотите перейти в уголовный розыск?

— Очень хочу.

— Когда будете писать заявление о переводе, обратитесь ко мне за рекомендацией.

— Спасибо, сэр.

Тревор Вир издал продолжительный вздох. Аллейн взглянул на полуприкрытые глаза, длинные ресницы, пухлые губы, столь неприязненно улыбавшиеся в то утро в «Дельфине». Теперь это был просто рот больного ребенка. Аллейн коснулся холодного, покрытого испариной лба мальчика.

— Где его мать? — спросил Аллейн.

— Говорят, едет.

— Я слышал, с ней нелегко. Не оставляйте мальчика, пока вас не сменят. Если он заговорит, записывайте.

— Мне сказали, что он вряд ли скоро заговорит, сэр.

— Знаю, знаю.

Появилась медсестра с подносом, накрытым салфеткой.

— Хорошо, — сказал Аллейн, — я ухожу.

Он отправился в Скотленд-ярд, подкрепившись по дороге кофе и яичницей с беконом. Фокс уже был на работе. Он появился в кабинете Аллейна как всегда спокойный, рассудительный, подтянутый и чрезвычайно опрятный. Фокс кратко изложил последние новости. Близких родственников у Джоббинса, похоже, не было, но хозяйка «Друга речника» слышала, как он упоминал о двоюродном брате, служившем начальником шлюза близ Марлоу. Рабочие сцены и служители были проверены и исключены из списка подозреваемых. По их словам, ежевечерний осмотр театра всегда проводился с особой тщательностью.

Бейли и Томпсон закончили снимать отпечатки в театре, но ничего значительного не обнаружили. Из гримерных также ничего интересного извлечь не удалось, если не считать записки, написанной Гарри Гроувом и адресованной Дестини Мед, которую та беззаботно сунула в коробку с гримом.

— Очень откровенная записка, — с неодобрительной миной заметил Фокс.

— О чем же он откровенничает?

— О сексе.

— Вот как. Для нас это интереса не представляет?

— В отношении расследования, никакого, мистер Аллейн.

— Как насчет комнаты Тревора?

— Он делит ее с Чарльзом Рэндомом. У мальчишки там куча комиксов с ужасами. Некоторые из них, американского производства, вполне попадают под закон об импорте детской литературы. В одном рассказывается о весьма мускулистой особи женского пола по имени Жах, на самом деле она вампир. Дама режет на части олимпийских чемпионов и всюду оставляет свой автограф, написанный кровью, — «Жах». На мальчика, видимо, эта выдумка произвела глубокое впечатление. Он намалевал «Жах» поперек зеркала в гримерной красной помадой, и мы обнаружили то же слово на зеркалах в туалете и на стене одной из лож наверху. Надпись на стене стереть пока не удалось.

— Поросенок несчастный.

— Хозяйка «Друга речника» полагает, что он плохо кончит, и во всем винит его мать. Где-то она права. Мамаша играет на электрогитаре в клубе со стриптизом, любит приложиться к бутылке, сына забирает из театра через раз, и мальчик болтается беспризорным. Так сказала миссис Дженси.

— Миссис?..

— Дженси. Хозяйка пивной. Славная женщина. Блюиты живут неподалеку от нее, где-то за улицей Табард.

— Что еще?

— Пальчики. Ничего сенсационного. Бейли взял несколько очень четких контрольных образцов из гримерных. Верх постамента заляпан отпечатками зрителей, наполовину стертыми уборщицами.