7 августа [1937]

Дорогой Артем Иванович!

Как жаль, что ты так далеко живешь от Ашхабада, да к тому ж еще шут знает, где разъезжаешь. Не отыскать!

После твоего отъезда я получил очень интересные документы, относящиеся к первому году гражданской войны в Туркмении (с июня 18 по июнь 19 г.). Прислал мне их бывший (в начале фронта) председатель политического штаба Закавказского фронта т. Панасюк. Всего около 1000 подлинников: боевые задания, распоряжения по транспорту, донесения в Ташкент — ЦИКу и Военному комиссару, переписка по вопросу использования пленных мадьяр (исключительно интересная часть из документов), записи разговоров (да каких разговоров!) по прямому проводу и так далее и тому подобное.

Кроме того, получил от бывшего командующего Закавказского фронта т. Тимошкова материал: копия доклада казачьего полковника Зайцева атаману Дутову о контрреволюции в Туркестане, копия записки английского генерала Малиессона, где он выгораживает себя и своих коллег от участия в расстреле 26-ти Бакинских комиссаров, и целый ряд подобных воспоминаний бывших людей, маленьких ростом, но с большими замашками.

Очень жалко, что так далеко живешь. Но я думаю, что после вторичного твоего приезда в Ашхабад и знакомства с материалом ты не ограничишься сценарием. Пойдешь дальше. А если не пойдешь, подтолкнем. Я, конечно, первый дам в загорбину.

Теперь просьба к тебе. Я получил от своего сотрудника, выехавшего в Москву, уведомление, что „Цветы Туркменистана“ печатаются.

Если будешь в издательстве у Беспалова или Кантора, то скажи им, что я смог бы подобрать коллектив человек из 5–7-ми для составления сборника туркменских сказок, рассказов, пословиц, поговорок, легенд и т. д. Размером примерно листов на 15–20. Материал, как ты сам видел и убедился, у нас имеется в достаточном количестве (до 300 печатных листов). Наша полиграф-промышленность хромает на обе ноги, и мы ни хрена не печатаем на месте.

Если у тебя предварительный сговор состоится, и вопрос будет решен в положительном смысле (если издательство отразит это дело в своем плане 1937–38 гг.), то я приеду в Москву зимой (январь-февраль 37 г.) и окончательно оформим это дело.

Правда, я очень загружен своими историческими делами, но жаль, и сердце, как говорят, щемит, когда видишь неиспользованную уйму ценностей.

Для того, чтобы организовать людей — на это у меня время найдется.

Будешь собираться ехать к нам, спланируй так, чтобы пробыть тебе здесь, в Ашхабаде, 20–30 дней. За это время ты сможешь ознакомиться с материалами. Организуем их перепечатку, часть расходов возьмем на смету института, часть за счет Туркмен-кино и т. д.).

Желаю успеха и бодрости.

Дружески жму руку

Г. Карпов

Ашхабад, Гоголевская 28, Институт истории.

Дорогой Артем!

[…] Время проходит страшно бестолково. Все планы рушатся. Хотел в Москву съездить в октябре — не вышло, хотел много написать — не написал. Ты вправе меня всячески ругать за непостоянство. Беспокойств я тебе причинил уйму, а сам ничего не делал. Числа 10 хочу все же съездить в Москву. Если ничего не выйдет с „Пугачевым“ [118] ; так сделаю там кой-какие текущие дела. […]

Пока прощай.

Крепко жму руку. Твой Виктор».

[1937]

[Без даты]

Великодушный атамане!

Холопишка твой недостойный, худой казачишка Витька Багров челом бьет!

Достоин ли я очей твоих, достоин ли златоустых посланий твоих? — вопрошаю!

Обломай бунчук о мою голову, а я только вчерась прочел твою цидульку. Живу набегло. Вот-вот, как вернулся с Оренбургского степу.[…]

Напиши, не поскупись, все ли у тебя благополучно, здоров ли? Сердце мое чует, что невзгоды пронеслись над твоей головой, посылал тебе с В. Баныкиным поклоны, да он привез их обратно, не повидав тебя.

Плачу и радуюсь над Пушкиным уже третий день. После слез, говорят, становится легче. А то я совсем было запутался в сыром бору сырых матерьялов, злился, не умея слепить рыхлую глину в крепкий ком.

Теперь опять верится и надеется.

Пиши.

Целую тень волоса твоего, тень пыли от ног твоих.

Твой Виктор.

Не обижайся на шутки: стих напал.

Здравствуйте, дорогой тов. Веселый!

В «Знамени» я прочитал Вашу «Седую песню» и был просто ошарашен ее красотой и душевностью. Дышать спокойно не мог, вдохновенный, и написал Вам восторженное и глупое письмо, но, к счастью, заметил, что оно глупое, и сегодня, прочитав «Реки огненные», «Дикое сердце», «В один хомут» и «Кочегар», решил написать другое.

Знаете, это же невообразимо хорошо, когда в твою жизнь входит новый писатель, да еще такой буйный и могучий, как Вы. Удивляюсь, почему Вас не переиздают, не экранизируют… Сейчас у нас о революции пишут, сюсюкая, прислюнивая торчащие вихры, причем все в конце или в середине встречаются с Лениным, и после этого уже прокисшего славословья почитать Ваши вещи было большим, здоровым наслаждением. Ну, о Вашем мастерстве и богатстве языка и говорить нечего. В «Реках огненных» — там еще озорства много, эти два морячка выписаны так сочно, что они нравятся больше, чем безликие «с новыми ветрами» в глазах. Зато в «Седой песне» Вы уже большущий мастер-сказитель. Вот уж действительно песня! Такой язык — только у Вас и Шолохова…